Ленин

На мгновение, короткая, как гаснущая во мраке искра, открыла пламенные глаза, засветились зрачки и снова исчезли за заслоном ресниц. В одном этом взгляде был ответ и приказ.

Схватившись за седые волосы, мать качалась и заводила глухо, жалобно:

– А… а-а-а…!

– Может, Мина Фрумкин знает что-то о покушении? – спросил Дзержинский, стискивая судорожное лицо и теребя бороду.

– А… а… а… – стонала старая еврейка.

– Поднять эту ведьму и заставить, чтобы смотрела! – крикнул Федоренко.

Солдаты подняли Мину Фрумкин, и толстая красная Мария Александровна потными пальцами открывала ей веки.

Федоренко кивнул китайцам.

Они толкнули Дору к стене. Четыре солдата распростерли ее на стене, а двое, достав ножи, стояли около нее, ожидая сигнала судей.

– Начинай! – рявкнул жандарм.

Они навалились на нагое тело, как хищные звери.

Раздался тихий пронзительный шип и острый скрежет зубов. Китайцы отбежали с хриплым смехом и визгом.

На стене белело нагое тело девушки, и кровь стекала по ней из отсеченных грудей.

– А-А-А-А!!! – выла мать, борясь с держащими ее солдатами.

– Кто тебя подговорил на убийство? – спросил Федоренко. Никакого ответа. Только Мина Фрумкин выла все отчаянней, как голодная волчица. С шипом и свистом вырывалось дыхание Доры.

– Дальше, – бросил Дзержинский.

Китайцы ударили ножами в глаза девушки. Пламенные, вдохновенные, они расплакались кровавыми слезами…

– А… а… а… – метались под сводами отчаянные, безумные вопли седой еврейки.

Мученица дышала с громким сипением.

– Скажи, кто тебя послал… – начал Федоренко, но его прервал бледный Ленин.

Скошенные глаза метали искры, а пальцы то сжимались, то выпрямлялись.

– Закончить! – крикнул он не своим голосом, срываясь с места. Федоренко направил на него взгляд холодных, дерзких глаз и с презрительной вежливостью склонил голову.

– Закончить! – повторил он.

Один из китайцев ударил тело ножом. Нагое, окровавленное, внезапно обмякшее, скорчившееся, оно упало на цементный пол.

В ту же минуту Мина Фрумкин вырвалась из рук солдат, отбросила пытающуюся схватить ее чекистку и припала к мертвому телу дочки.

Жандарм в молчании указал на старуху глазами и опустил руку вниз.

К ней подскочили солдаты, старая еврейка поднялась и, потрясая седой головой, бросила им по-еврейски только одно слово, так как тут же свалился на нее тяжелый удар приклада. Она упала и прикрыла замученную дочь своим телом.

– Непреклонные, – буркнул Дзержинский, закуривая папиросу.

– Слишком поторопились мы, – заметил Федоренко недовольным голосом. – Если бы так еще помучить… Мария Александровна привела бы ее в сознание… Закончили бы еще несколько операций… может, рассказала бы сама… или эта… старая кляча.

Ленин подошел к нему и посмотрел в глаза. Знал, что если бы был здесь Халайнен, приказал бы убить штыком этого палача в элегантной темно-синей тужурке. Теперь же должен был ударить его в лицо, опрокинуть на землю и топтать ногами, как ядовитую подлую гадину. Чувствовал, что что-то велит ему так поступить с этим мучителем в синей тужурке и светлом галстуке.

Уже вытаскивал из кармана сжатый кулак, когда неожиданно Федоренко с вежливой улыбкой, низко опустив голову, произнес насмешливым голосом:

– Товарищ Владимир Ильич убедился теперь, что мы служим пролетариату верно и преданно? Мы стали машиной, которая давит полностью его врагов и лишает жизни сразу сотни людей. Пролетариат должен бороться! Сила и страх являются его единственной защитой! Она согнет философов, ученых, поэтов…

Этот страшный человек повторял его слова!

Он – Владимир Ленин – бросал их в миллионах газет, прокламаций, плакатов и телеграмм, стал создателем ЧК, вождем этого исступленного, фанатичного, сумасшедшего Дзержинского и этой змеи из жандармских рядов, их отцом духовным, их вдохновением.

Понял это он сразу, все себе припомнил и открыл глаза, воскресил в памяти статьи врагов, обвиняющих его за то, что распял, замучил пытками, опозорил Россию.

«Так, как Федоренко Дору!..», – подумал он.

Он это совершил, не Федоренко, не Дзержинский, не другие, только он, который созвал под свои знамена полумонгольских варваров, пьяных от водки, крови и ненависти; мстителей и сумасшедших, преступников, мрачных каторжников, проституток…

Он, только он – Владимир Ульянов-Ленин, а следовательно…

Он улыбнулся мягко Федоренко и ответил:

– Истинно, верно служите пролетариату! Не забудет он поблагодарить вас, товарищи. Однако же трудно оставаться безучастным.

– Мы уже с этим свыклись, – прошипел Дзержинский.

– Значительно более широкие круги населения считают нас из-за Совнаркома за врагов, следовательно, мы должны спешить, чтобы успеть… чтобы успеть за вами, товарищ!

– Да, да! – качая головой, шептал Ленин, стараясь сохранить спокойствие и вежливую улыбку.

Сопровождаемый Дзержинским, Федоренко и внутренним патрулем, он сел в автомобиль и уехал в Кремль.

Ожидал его секретарь.

– Важное донесение от нашей делегации по заключению мира – произнес он, подавая несколько телеграмм.