Ленин

Ленин уселся у письменного стола и стал читать депешу Троцкого. Морщил брови и тер лоб. Вести были неблагоприятными. Германия выставила новые, еще более тяжелые требования. Член Российской делегации, бывший царский генерал Скалон, лишил себя жизни, оставив полное обвинений письмо.

– Отвечу завтра, после заседания Совета, – шепнул он. – Пожалуйста, созовите его на 8 часов утра.

Секретарь вышел, но скоро постучал в дверь.

– Товарищ Дзержинский прислал мотоциклиста с письмом, – сообщил он, входя. – Просит срочного ответа.

Подал конверт. Ленин открыл его и вынул красный листочек бумаги со смертным приговором для гражданки Ремизовой, у которой перед покушением жила Дора Фрумкин. На отдельном листке председатель ЧК писал, что приговоренная представила просьбу к товарищу Ленину о милосердии. Дзержинский советовал ответить отказом, потому что связь между казненной Фрумкин и гражданкой Ремизовой существовала несомненно.

– Ремизова? Ремизова? – повторил Ленин. – Когда-то слыхал эту фамилию…

Тронул плечами и написал на красном листке два слова: «Приговор утверждаю».

Секретарь покинул кабинет.

Ленин ходил по комнате. Чувствовал дрожь и пронизывающий холод. Не мог успокоиться.

«Напиться бы горячего чаю…» – подумал он.

Посмотрел на часы. Приближался четвертый час. Метель не прекращалась. Секла по стеклам окон, шелестела по стенам, выла в трубах.

Ленин старался ни о чем не думать. Знал, что немедленно охватят его тяжелые сомнения, расслабляющие колебания, возникшие под сводами ЧК. А между тем, он должен быть твердым, неуступчивым и спокойным, так как предугадывал новую размолвку в Совнаркоме. Уже начал обдумывать план своего выступления и способ поведения с наиболее упорными товарищами, когда заметил лежащий на полу конверт письма Дзержинского.

Поднял его и прочитал красную надпись: «Всероссийская Чрезвычайна Комиссия по Борьбе с Контрреволюцией и Саботажем».

«Комиссия? – усмехнулся Ленин, поднимая плечи. – Нет! Это есть неизвестная прежде форма справедливости. Перчатка, брошенная моральности целого мира! Обвинитель и судья, палач! Это не уместится ни в какой западной юридической голове! У нас, в святой Руси, стало явным! Прежде полицмейстер Богатов заявлял, что крестьяне сами обвинили цыган и татар в краже коней, сами осудили на смерть и покарали их, убив жердями и предав пожару их жилища! Крестьян это не удивляет, а тем временем, о них мне ясно, чего они добились!».

Он засмеялся громко и покрутил конверт в пальцах. Немного погодя, он заметил, что в нем лежит маленький смятый обрывок бумаги.

Он развернул его и вскрикнул пронзительно.

Был это листок, на котором тремя месяцами назад написал он Елене Александровне Ремизовой представление полномочий для обращения к нему лично по любому делу.

Ремизова Елена… Ремизова.

Золотистая головка, склоненная над вышивкой; голубые глаза, полные теплого света… пылкие губы, посылающие его на месть за повешенного брата. Это она просила его о милосердии?!

Он бросился к телефону. Вызывал номер ЧК.

Дзержинский долго не подходил к аппарату. Впрочем, Ленин услышал его голос.

– Прошу пока что приостановить приговор на Ремизову и завтра обсудить это со мной! – крикнул он задыхающимся голосом.

Дзержинский не отвечал. Просматривал бумаги. Их резкий шелест четко доносился до ушей Ленина.

– Гражданка Ремизова, Елена Александровна, замечена в деле покушения в день первого января текущего года. Обвиняемой доказано, что в ее квартире в Петрограде, на улице Преображенской, под номером двадцать один, пребывала исполнительница покушения, гражданка Дора Фрумкин. Гражданка Ремизова была приговорена к смерти через расстрел, – неторопливым голосом читал Дзержинский.

– Приостановите приговор до завтра! – снова крикнул Ленин.

– Несколько минут назад меня уведомили, что приговор был исполнен. Именно это я читаю: Ремизова, номер 1780, прислана из Петрограда в связи с…

Ленин бросил трубку и рычал:

– Проклятие! Проклятие! Подлый зверь. Кровавый палач… без сердца… безумный… преступник…

Обычно хорошо работающий ум задал сразу вопрос:

«Кто? О ком говоришь?».

Ленин зажал виски и завыл протяжно так, как выла отчаявшаяся, обезумевшая седая еврейка в застенках ЧК.

– Это я-а-а! Это я-а-а!!!

Двери приоткрылись, и в кабинет заглянул обеспокоенный секретарь.

Ленин сразу замолк, стиснул зубы, сощурил глаза и, вкладывая руки в карманы, спросил равнодушно:

– Что случилось?

– Показалось мне, что вы… кричите, Владимир Ильич…

– Нет! – ответил он коротко. – Но хорошо, что пришли. Садитесь и пишите. Буду диктовать.

Ходил по комнате, сжимал и выпрямлял пальцы. Бросал отрывистые предложения:

– Несмотря на то, что мир для России будет тяжелым… помнить… помнить должны мы, что любые жертвы… даже свою жизнь и самых близких… самых дорогих… самых дорогих существ… должны мы отдать… на благо пролетариата… который вырвет у врагов все… что в данный момент утратили мы…

Секретарь записал и ждал.

Ленин не отзывался. Стоял у окна. Голова диктатора тряслась, а широкие плечи то поднимались, то опускались. В глазах чувствовался пожирающий его огонь.

– Мне никто, никто не вернет Елену… Елену…