Ленин

По желтым щекам скатилась слеза, оставляя после себя горячий след.

Он сжал пальцами горло, чтобы не завыть, вздохнул глубоко, украдкой вытер мокрые глаза, отвернулся и глухим, хриплым голосом вымолвил:

– Завтра закончим, товарищ. Устал. Мысль не работает. Темно вокруг… метель стонет… холодно… Уже глубокая ночь… только умирать можно… умирать… в такую проклятую ночь!

Взглянул на удивленного секретаря и неожиданно крикнул тонко, пронзительно:

– Прочь! Прочь!

Молодой человек убежал испуганный.

Ленин восстановил в памяти фанатичное, дергающееся лицо Дзержинского, содрогнулся весь, заткнул пальцами уши и глаза, стиснул челюсти и рухнул на канапе, шипя:

– Елену убили! Убили…

За дверями сменялись часовые и повторяли угрюмыми голосами ночной пароль:

– Ленин… Ленин…

Глава XXVIII

Москва умирала с голоду, от ужаса и непрекращающегося ни на минуту кровотечения. Отзвучали уже эха позорного мира с Германией. Ленин вспоминал эти дни с дрожью и отвращением. Он – россиянин – вынужден умолять комиссаров – евреев и латышей, – чтобы согласились на непередаваемо тяжелые, унизительные германские условия, так как, не достигнув мира, власть пролетариата развеялась бы, как злое видение. Добившись с трудом согласия товарищей, вздохнул он с облегчением и еще раз доказал, что диктатура пролетариата в своей сущности была диктатурой журналистов.

Владимир Ульянов-Ленин. Фотография. 1918 год

В сотнях статей унизительный мир был представляем, как благодеяние новой власти, намеревающейся дать России возможность передышки и набирания новых сил. Обманывали и оглупляли легковерных рабочих и темных крестьян обещаниями близкой революции в Германии и объединения с товарищами с Запада, откуда Россия будет черпать новые богатства для быстрого развития страны и соперничества с «прогнившей Европой».

Эха эти умолкли.

Обедневшая, обезлюдевшая Москва влачила нищее существование, а хлопающая на ветру красная хоругвь коммунизма как бы отсчитывала, наподобие формы контролирующего аппарата, постоянно новые и новые потоки крови, выливаемой ЧК на улицу Большая Лубянка и Арбат.

На рынках и площадях блуждали мрачные, оборванные, исхудалые фигуры бывших чиновников, офицеров, интеллигенток, порой аристократок, которые не успели скрыться в Крыму или за границей. Мужчины продавали на улицах остатки имущества, папиросы и газеты; пожилые женщины – какую-то выпечку, сласти, приготовленные дома, молодые все чаще – собственные тела. Милиция и военные патрули охотились на убогих, обнищавших «спекулянтов», отбирали их нищий заработок и бросали в подвалы ЧК, где гнали под извергающий пули пулемет, установленный в грозном оконце полуподвала. Никто не имел времени заниматься мелкими делами, наказывать тюрьмой и кормить в период постоянного голода. Проблемы улаживались быстро и навсегда. Пулемет в течение целой ночи плевал пулями…

Черный автомобиль за городом выбрасывал из своего чрева новые груды трупов.

Время от времени улицами Москвы мчались изысканные лимузины с комиссарами в кожаных куртках и с неотъемлемыми папками подмышкой, знаком власти над жизнью и смертью поверженного и угнетаемого общества.

По ночам сновали подобные голодным волкам патрули, врывались в квартиры напуганных до смерти граждан, проводили обыски, забирали с собой мужчин, женщин, детей, гнали их на мытарство и смерть.

После нападения власть брали другие группы. Были это бандиты, которые, выдавая себя за комиссаров, входили в дома, устраивали беззакония и грабежи, сражались с милицией и с отчаявшимися жителями истерзанной столицы.

Церковные колокола молчали, а на площадях и улице Кузнецкий мост военные оркестры шумно играли «Интернационал». Церкви, музеи, университеты стояли закрытыми, опустошенными, но в театрах и театриках самые лучшие артисты с недавним любимцем царя Федором Шаляпиным во главе пели, играли, танцевали и давали представления перед уличной толпой, пьяными от крови солдатами, темными и преступными подонками, вынырнувшими со дна российской жизни.

Ленин после памятной ночи, проведенной у Дзержинского, не выезжал из Кремля. У него были надежные сведения, что в Москве рыщет неуловимый Борис Савинков, смелый террорист, приготавливающий покушения. Доказывали это почти ежедневно находимые трупы убитых комиссаров и агентов правительства.

На Дзержинского и Федоренко, едущих переодетыми, на одной из людных улиц напала группа поляков, убив бывшего жандарма и ранив председателя ЧК. Тайная еврейская организация истребляла своих земляков, работающих в Московской ЧК, которой руководил хитрый и жестокий Гузман. Молодой офицер Клепиков, неотлучный товарищ Савинкова, меткими выстрелами убивал людей в кожаных куртках способом непонятным, избегая погонь и засад.

Троцкий, Каменев, Рыков и Бухарин не имели смелости показаться без сильного эскорта за стенами охраняемого латышами и финнами Кремлевского дворца.