Ленин (американский вариант)

Есть, однако, софистика и софистика. Ленин находит некоторое оправдание Канту, Которого считает промежуточным звеном между идеализмом и материализмом. «Когда Кант допускает, что нашим представлениям соответствует нечто вне нас, какая-то вещь в себе, – то тут Кант материалист. Когда он объявляет эту вещь в себе непознаваемой, трансцендентной, потусторонней, – Кант выступает как идеалист». То есть Кант выступает чем-то вроде буржуазного центра примерно как Кадетская Партия (сравнение, разумеется, принадлежит Ленину). «Махисты критикуют Канта справа, а мы – слева». С точки зрения Ленина Мах – гораздо худший софист: «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй[54]

христианина Иуды относился к Христу». К собственным партийным соратникам Ленин так же суров, если замечает у них малейшее оправдание доктрины «фидеизма».

Вот он грозно одёргивает Луначарского, который «опустился до позорных вещей», «будь это прямой и обычный, т.е. непосредственно фидеистический смысл … подобные заявления не приравнивали бы всецело Анатолия Луначарского к Петру Струве» (как я уже отмечал, Ленин никогда не упускает возможности сделать выпад против Струве).

Изложение Ленинской философии было бы неполным без ссылок на ещё одну философскую книгу, опубликованную почти одновременно с ленинской. Эта книга написана примерно в том же духе товарищем Ленина по партии В. Шулятиковым[55]

. Книга Шулятикова гораздо интереснее ленинской. Прежде всего она гораздо академичнее. Ленин мечет в буржуазных философов громы и молнии. Шулятиков не позволяет себе ни одного грубого слова. Спокойно и методично он развенчивает великих мыслителей, с научным спокойствием списывает их одного за другим. Ленин по-преимуществу имеет дело с философами-современниками. Шулятиков погружается в прошлое до самого Декарта (почему бы не побеспокоить старого реакционера?). К тому же, по сравнению с Лениным, Шулятиков гораздо более целостный мыслитель, насколько это вообще возможно, что прибавляет патологической привлекательности его книге. Идеи и методы обоих авторов, впрочем, вполне сопоставимы.

«Предполагать, что философия – вещь очень невинная. – начинает Шулятиков. — …не следует, что надо видеть в ней оружие, выкованное против рабочего класса. Придерживаться изложенного взгляда значит впадать в наивную, прискорбнейшую ошибку. Философия не составляет счастливого исключения: на умозрительных «высотах» буржуазия остается, верна себе. Она говорит не о чем ином, как о своих ближайших, классовых выгодах и стремлениях, но говорит очень своеобразным, трудно понимаемым языком. Все без остатка философские термины, с которыми она оперирует, все эти «понятия», «идеи», «воззрения», «представления», «чувства», все эти «абсолюты», «вещи в себе», «ноумены», «феномены», «субстанции», «модусы», «атрибуты», «субъекты», «объекты», все эти «духи», «материальные элементы», «силы», «энергии» служат ей для обозначения общественных классов, групп, ячеек и их взаимоотношений». Всё это «условные знаки».

Подобно тому, как военные посвящают годы расшифровке тайных кодов противника, Шулятиков посвятил себя изучению тайного кода буржуазной философии и срыванию покрова тайны с её инструментов, с помощью которых подкупленные капиталом философы веками дурачат пролетариат. В книге действительно раскрываются наиболее бережно хранимые секреты буржуазной философии.

Например, пролетарии могут узнать, что «мир в системе Декарта, организован по типу мануфактурного предприятия. Декартово понятие о человеке, в свою очередь, воспроизводит организацию мануфактурной мастерской». Концепция времени того же философа связана с промышленными нововведениями, представление о которых можно почерпнуть из описанного неким Нейдерфером в XVI веке типографского предприятия неких Кобергеров, а на этом предприятии трудящиеся должны были начинать работу «в известный час». Ещё хуже в книге представлен Спиноза: «Спинозовское миропонимание – песнь торжествующего капитала – капитала, всё поглощающего, всё централизующего.  … Величественная, очаровательная система! такова почти всеобщая оценка спинозовского миропонимания. Наиболее далекий от всяких «мирских помыслов» человек, идеальнейший тип мыслителя, исключительно преданного чистому умозрению – такова всеобщая оценка личности Спинозы. Но… когда Спиноза умер, то, как известно, погребальную колесницу, везшую его останки, с большой помпой провожать fien fleur[56] голландской буржуазии. А если мы познакомимся поближе с кругом его знакомых и корреспондентов, то опять встретимся с fien fleur’ом – и не только голландской, но и всемирной – буржуазии. ... Буржуазия чтила в Спинозе своего барда».