Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Для здравомыслящего обывателя представление о том, что превращение Ленина из «вульгарного материалиста» в философа-идеалиста повлияло на его политическую практику, что философия может как-то помочь заглянуть за поворот, нарисовать наиболее вероятный сценарий будущего, кажется чем-то вроде апологии колдовства, заведомо ненаучным утверждением. Однако именно это и произошло с Лениным. Самое интересное здесь – как Ленин, посредством гегелевского мыслительного инструментария, начинает «вычислять» те фрагменты действительности, которые благодаря объективно существующим противоречиям, пусть даже не имея в рамках «классического марксизма» материальной базы, могут трансформироваться в свою противоположность.

Так, описав впечатляющую и закономерную трансформацию конкурентного капитализма в монопольный империализм, Ленин задается вопросом: что является диалектической противоположностью империализму, который вывозит капитал в колонии? Антиколониальные национально-освободительные движения на окраинах. Значит, антагонистом империализма – который «вульгарная» социал-демократия в глаза не видит – становится Третий мир. Именно он и оказывается в этой ситуации революционным субъектом, который возникает из объективного противоречия; самозарождается движение – национально-освободительное – в ходе которого этот новый субъект в состоянии быстро осознать собственную актуальность и совершить «скачок» – оказаться готовым не только к освобождению от колонизаторов, но и, сразу, минуя капиталистическую стадию, к социалистической революции. Это крайне странно для ортодоксальных марксистов, однако диалектический анализ приводит Ленина к предвидению социалистических революций там, где нет рабочего класса, – то есть в Третьем мире. История Китая XX века – достаточно убедительная иллюстрация ленинского прогноза?

А кто в ситуации, когда капитализм перешел в свою высшую стадию развития, империализм, является диалектической противоположностью крестьянина из Третьего мира? Сознательный пролетарий. Для ортодоксальных марксистов именно он – европеец, созревший в государстве буржуазии-гегемона, – революционный субъект, которому по природе суждено стать могильщиком капитализма. Однако в действительности – раньше это был пример только Англии, а с 14-го года всей Европы – мы видим странную трансформацию: пролетарий превращается в свою противоположность и, с членским билетом социалистической партии в кармане, поддерживает в августе 1914-го империалистическую войну буржуазии. Это такой «Иван Бабушкин», который превращается в буржуа-шовиниста – как твинпиксовский агент Купер превращается в Боба.

Диалектическое единство противоположностей, записывает для себя Ленин, легко понять на противопоставлении частного-общего: простейшие примеры – Жучка (частное) / собака (общее), Иван (частное) / человек (общее). Для «обычных», ортодоксальных социалистов – которые угробили II Интернационал – общее, универсальное, разумеется, важнее: чтобы прийти к социализму, нужно отказаться от частного, узконационального – и, дождавшись, когда революции победят в ключевых странах, строить социализм одновременно в нескольких странах, где пролетариат обрел политическую власть. Ленин же указывает на важность второго участника «противоречия» – естественное стремление «частного», нации, к освобождению от зависимости и самоопределению. Задача «творческого марксизма» – не подавлять это стремление, но использовать противоречие, ценить «частную» революцию – а не рассчитывать только на «общее», ожидая момента, пока вспыхнут все нации одновременно.

«Свидание с Гегелем» изменило Ленина. И хотя окружающим, возможно, казалось, что, запертый в Швейцарии, он просто дуреет от безделья и глотает библиотечную пыль – но на самом деле это «гегелевская пыль», и она действует на него как кокаин; его голова проясняется – и из замечательного организатора и проницательного аналитика, шокировавшего товарищей скорее искусством макиавеллизма, чем оригинальными идеями и лозунгами, он вдруг превращается в генератора удивительных, головокружительных идей: превращение империалистической войны в гражданскую, революционное пораженчество, вся власть Советам, ключ к будущему – революции в Третьем мире и пр. Всё это далеко не очевидные идеи – радикально отличающие его от «обычных» социалистов.

В принципе, можно сделать вид, что в 55-томнике нет 29-го тома; никто и не заметит: подумаешь, конспекты чужих книг и смешные заметки. И пусть даже вторая революция – в самом деле, по Жижеку, отрицание отрицания: «Сначала старый порядок отрицается своей же идеологическо-политической формой; затем отрицанию должна подвергнуться сама эта форма»; но ведь если бы Ленин не стал конспектировать Гегеля, то все равно узнал бы в начале марта 17-го о революции и приехал бы в Россию – и, скорее всего, все равно написал бы что-то вроде «Апрельских тезисов».

И все же именно «Философские тетради» обеспечивают явлению «Ленин» должный масштаб.