Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Принимать окончательное решение: уходить в подполье или, в надежде избежать политического банкротства, сдаться судебным властям – Ленину пришлось в квартире бывшего думского депутата большевика Полетаева. В 1924-м бывшие соседи по Мустамякам Д. Бедный и В. Бонч-Бруевич, навестившие там Ленина (который якобы почти уже принял решение отдаться в руки Временного правительства: в суд так в суд), принялись публично пререкаться: Бонч утверждал, что Бедный описал ему Ленина как «удивительно похожего на Христа, как его рисуют лучшие художники в тот момент, когда он шел на распятие, отдаваясь в руки своих врагов». Бедный в 1924 году от этих своих слов публично отрекся. Однако независимо от того, использовало ли окружение Ленина евангельский код для тех событий – ясно, что «нам было не до насмешек, не до юмористики: положение дел было слишком серьезно, трудно и угнетающе» (Бонч-Бруевич).

Июль 1917-го – Ленин принял решение отступить в тень; «случайное» убийство в тюрьме выглядело слишком правдоподобной перспективой, чтобы проигнорировать ее; Мария Ильинична всерьез предлагала сбежать в Швецию – стал месяцем его временной политической смерти. (Не только политической; куча людей была уверена, что «анархист Ленин» застрелен; показывали его могилу, водружали на ней кресты; Горький упоминает про это в «Несвоевременных мыслях».) И так плохая репутация – фанатик, анархист, бонапарт, макиавелли – усугубляется «бесчестьем». Исчезновение Ленина представлялось социалистам-небольшевикам еще более абсурдным, чем его появление «в плаще анархиста». Все они – судя по Суханову, единодушно – полагали Ленина «виновником» июльских событий; касательно того, был ли при этом Ленин немецким агентом, мнения разделились. В любом случае «бегство Ленина и Зиновьева, не имея практического смысла, было предосудительно с политической и моральной стороны». «Это было нечто совсем особенное, беспримерное, непонятное. Любой смертный потребовал бы суда и следствия над собой в самых неблагоприятных условиях. Но Ленин предложил это сделать другим, своим противникам. А сам искал спасение в бегстве и скрылся. Это было совершенно нестерпимо. У людей, принимавших “новое дело Дрейфуса” так близко к сердцу, как будто оно касалось их самих, опускались руки». «Факт исчезновения Ленина я считаю бьющим в самый центр характеристики личности большевистского вождя и будущего правителя России. Так поступить мог только один Ленин на свете. Наполеону-Макиавелли показалось, что для его дела, для дела его партии будет выгоднее, если он убежит от своих обвинителей, не дав им перед лицом всей страны никакого ответа. И он пошел напролом, осуществляя свое намерение, – пошел прямолинейно и цинично». Легко предположить, что «аморальное» поведение Ленина было связано не с отсутствием нравственного чутья, а с альтернативным представлением о политической сути происходящего. Июльские события в интерпретации Ленина выглядели естественными: массам не нравится (без)деятельность Временного правительства, которое не решает их проблемы; естественно, особенно в условиях, когда большевики поддакивают массам, возникает перегрев двигателя (конечно, не следовало бы допускать этого; тут левые большевики допустили ошибку; тут у него, Ленина, политическое молоко убежало). Керенский и К° предпочли выстрелить в радиатор, не поняв, что большевики не только подстрекали массы, но и канализировали их протестную энергию – как громоотвод. Что ж, Керенскому придется заниматься массами вплотную; Керенский обречен на гражданскую войну – потому что, если массами не занимаются большевики, то ими попытается заняться контрреволюция, Корнилов. Вопрос в том, сумеют ли большевики извлечь пользу из следующего кризиса – или, обжегшись на этом самом молоке, станут дуть на воду. «Предал», «струсил» и прочие сухановские моральные оценки в ленинской системе координат – мусор, шум в канале связи; власть сухановых вот-вот будет сметена, с Лениным или без Ленина.

Именно поэтому уже через четыре месяца Ленин пережил воскресение – представ в новом качестве: победителя. Нет неисправляемых репутаций; вот какой урок извлекаешь из этой истории.

Даже если в какой-то момент Ленин и выглядел испуганным и затравленным, каким описывает его Никитин, угроза репутации и жизни, судя по его энергичности, генерировала в нем не только страх, но и спортивную злость.

Собственно, после июля он возвращается в состояние, которое ему гораздо привычнее, понятнее, комфортнее: он без оглядки на общественное мнение может выполнять функции серого кардинала партии (и революции); ему не надо преодолевать свою неприязнь к публичным выступлениям, он может работать не с широким «активом», а с самым узким кругом. Одиночество мобилизует его, преследование разжигает азарт.