Ленинский тупик

Выезд со двора перекопали траншеей. Тянули газопровод. Через траншею переброшен мосток.- три не скрепленные между собой обледенелые доски. Они провисают, скрипят Женщины переходят по ним, шаркая подошвами и балансируя авоськами.

- Напрямик? - крикнул Александр. - Не боишься?

Тоня прижалась к его сутуловатой кожаной спине грудью, протянула пронзительным, счастливым голосом: - С тобой - та!

Александр рванул с места. Иначе не удержишься на мостках. “По одной жердочке! По одной…” Мосток прогнулся; старая, с истертым протектором, шина терлась то о правую доску, то о левую, точно о края зыбкой колеи. “Если забуксует - все. Ноги опускать некуда.”

Колкая ветка хлестнула по Тониному лицу, за ворот ровно ледяная вода хлынула. Но Тоня не опускала головы. Пускай хлещет, пускай царапает, путь след останется; глянет на себя в зеркало - и вспомнится этот день.

“Хлещи! Шибче!! Хлещи!

Александр кричал, не переставая, но ветер и треск мотоцикла заглушал его слова. Машину уже швыряло, как катер при бортовой качке.

Александр выключил двигатель. Поздно. Машина заваливалась. Перестала слушаться руля. “Шимми” - мелькнуло у него почему-то без страха, хотя хорошо знал, что на большой скорости нет страшнее “шимми” - мести мотоцикла, сбитого с толку, неуправляемого. Из “шимми” выход один.

- Прыгай! - крикнул Александр, оглянувшись, накроет!

Не голос - лицо его сказало Тоне, что делать. Она соскочила назад, как с коня, больно ударившись ногами о задний номер и, беспомощно размахивая руками, покатилась в кювет.

14.

Подымаясь с земли и отряхивась от снега, Александр прокричал, словно его голос по-прежнему глушил мотоциклетный мотора.

- Жива?!

- С тобой- та, протянула Тоня, и они расхохотались нервным и счастливым смехом людей, избежавших несчастья.

Вся она тут, Тонька, - поцелуй легонько.

- Слушай, Антонина, - благодарно спросил он, вытряхивая снег из рукавов.- Что ты связываешься с Тихоном? Держишь себя с ним какой-то отпетой, полубандиткой. Толку от этого не будет. Веди себя потише…

Тоня взглянула на него изумленно - Сашок! Да ежели я буду тихой, меня в ногах затопчут… Тот же Тихон…

- Сдался тебе Тихон! Что он, моровая язва? Нынче его приструнили - ну, и… дьявол с ним.

Тоня не ответила, обошла вокруг придорожной елки, пошатала ствол. Хлопья лежалого снега, пригибавшие зеленые ветки книзу, опали, и ветви словно воспрянули, покачивались благодарно. Шагнув от елочки, Тоня заговорила вдруг голосом, как показалось Александру, вовсе ей не свойственным,—глубоким, мечтательным, чуть дрожащим, будто от неуемной Тониной силушки, ищущей выхода.

- Что-нибудь, Сашок, сделать бы такое… а? Что бы приехало начальство, не какое-нибудь, а самое большое, больше некуда, и спросило бы оно, это начальство, меня: что тебе, Тоня… или даже но отчеству - что тебе, Тоня, мешает жить на белом свете? .. Я бы взмолилась: “Уберите лебезливого, Христа ради! А то убью!..”

… Утро на другой день выдалось метельное. Поземка стелилась где-то внизу, у первых этажей корпуса. Нюре казалось - корпус вот-вот сорвет с места, унесет куда-то на белом, бешено свистящем ковре-самолете. Тоне виделся внизу бурный поток, который обтекал корпус, как обтекает вздувшаяся река быки моста, кроша об их каменные спины ледяные поля.

- Нэчне-ом!,. - прокричал Александр, сложив руки у рта рупором. Ветер разметал его голос, по корпусу пронеслось вместе с крутящейся снежной крупой протяжное, как стон: о-о-о…

Огнежка нет-нет да и поглядывала издали на Александра, неизменно переводя взгляд на его ноги.

Ноги каменщиков, кладущих стену, подолгу топчутся на одном месте. Уж на что, на что, а на “танец каменщиков” Огнежка насмотрелась вдоволь. Но Александр “танцевал” как-то необычно. Его ноги в кирзовых армейских сапогах передвигались почти непрерывно.

Огнежка наблюдала. Шажок. Чуть приподнялись; стоптанные каблуки сапог - потянулся за кирпичом. Еще шажок… Каблуки оторвались от подмостей. Еще шажок… Казалось, никогда в жизни она не видела танца восхитительнее, чем этот исполнявшийся на заметаемых снегом досках, в огромных кирзовых сапогах со стоптанными каблуками.

Огнежка вынула из кармана своего потертого реглана рулетку, подарок отца (если бы и ей возвести столько заводов, клубов, домов, сколько он возвел с по мощью вот этой старенькой, из тесьмы, рулетки!), обмерила стену.

Да, она не ошиблась. Ей хотелось как-то отметить это событие: подбежать к Александру (хоть и твердили все вокруг, что прорабу бегать по стройке несолидно), пожать ему руку, что ли? Но Александр прикрыл лицо ладонью от взметнувшегося вихря, крикнул какому-то курильщику: “Оставь сорок!” - и кинулся вниз по зыбкому, в снегу, трапу.

Огнежка настояла, чтоб четверку Александра наградили - за почин. .- Не нужно астрономических сумм, - решительно заявила она Тимофею Ивановичу, - тут надо знать психологию,,,