Ленинский тупик

Издавна повелось- девчата на строке из первой получки чаще всего покупали капроновые чулки. Ежели хватало денег, также и туфли, желательно лодочки, под замшу, - знай наших! Затем копилось по трешке, по десатке - на выходную блузку, юбку, что останется - на белье. Верхом достатка считались-ручные часы “Заря” за триста сорок четыре рубля, на браслете из белого металла в виде сцепленных друг с другом божьих коровок.

О книгах, билетах в оперный театр подсобницы и не мечтали. Не по карману. Да вроде и ни к чему опера.

Огнежка сама обегала театральные кассы в поисках хороших билетов, сама выбирала в универмаге сервиз для Староверовых (они пили чай из железных кружек), недорогой, но красивый, - фарфоровые темно-синие чашки и такие же блюдца с белым, как снег, кружком посередине.

Александру купили сверх плана и ручные часы, по слухам, нечувствительные к удару.

В тот день, когда вручались премии, Огнежка незаметно положила эти часы минуты за три до конца смены на кладку. Александр едва не разбил подарок. Он так и остался стоять с кирпичом в руке, изумленно глядя на появившиеся вдруг перед его глазами часы с никелированным браслетом.

Стоило Моорозову написать об этом в “Строительной газете”, как началось что-то невообразимое. Александра, да и не только его, с головой завалили просьбами, заявлениями, старыми, подклеенными на сгибах характеристиками (такие у стариков каменщиков ценились больше: “В наше время лишь бы кому не давали!”). На корпус зачастили со всего Заречья.

- Граждане, бригада не резиновая! -: отвечала Тоня голосом матерого трамвайного кондуктора. - Садитесь на следующий!

Тех, кто, подмигнув Александру, высовывал из кармана горлышко с белой головкой, по возможности, осторожно, чтоб, не дай бог, не сломал шеи, спускали с лестницы.

У Ермакова дверь не закрывалась от делегаций каменщиков - они требовали немедля создать КОМПЛЕКСНЫЕ- бригады, такие, где “все делают все”. - Нюрка, слыханно ли дело - на одну получку одела - обула семью. Мальчонка ихний ходит в цигейке, как офицерский…

Петляла по-заячьи, выла по-волчьи метель. Утихала лишь на час-два. Огнежка горделиво поглядывала вокруг, глубоко вдыхая бодрящий воздух.

Снегом замело и траншеи, и разъезженные дороги, и огромные кучи песка. Вокруг белым-бело. Когда проглядывало солнце, запорошенные песчаные холмы резали глаза холодным и острым блеском, как горные пики. Огнежка вспоминала, как она взбиралась с отцом на Цейский ледник, откуда открывался вид на долгожданный перевал…

Негодующий, требовательный возглас спугнул Огнежку:

- Перекрытия! Даешь перекрытия!

Кончались перекрытия. Огнежка позвонила Чумакову, отцу. Наконец не выдержала, бросилась, не разбирая дороги, к Ермакову.

Тот думал о чем-то, положив огромные, сцепленные пальцами руки на стол. Не руки, медвежьи лапы, готовые, казалось Огнежке, придушить все, что было начато.

- Где железобетон? -Ермаков взглянул на нее мрачно: - Съели!

- То есть как это? - Огнежка была убеждена: ей не осмелятся, отказать в железобетоне. В такие дни…

- А так. Съели квартальный лимит железобетона за месяц и десять дней. Раньше даже, чем я предполагал - Ермаков развел своими лапами и добавил уже радраженно: - Я не бетонный завод. И не фокусник.

Огнежка глядела на него, потрясенная: -Значит, все летит к черту?.. Все-все?!

- Значит…

На последнюю железобетонную плиту, которую кран взметнул над стройкой, Александр глядел едва ли не с таким.уже чувством с каким, случалось, глядел на последний в доме черный сухарь.

У Нюры были свои любимые работы, свои любимые запахи. Она охотно, к примеру, бралась конопатить окна, хоть платили за это мало. От пакли, чудилось ей, исходил теплый домашний дух бревенчатого сруба. Ей был приятен и терпкий запах клея, и даже горьковатый запах рассыпанного шлака, запах несгоревшего угля, напоминавший о деревенской кузне, о железнодорожной станции “Анна” .

Штукатурка была не на алебастровом растворе. На цементном. Каково работать у стены, когда тебе бьет в нос тяжелой сыростью.

Александр разогнулся устало, расправил плечи, втянул ноздрями воздух и сказал, словно бы оправдываясь: - Душный у цемента запах! Пойдем, Нюрок, на волю.

Кто-то принес на стройку слух: перекрытий не будет до самого апреля. Услышав это, Ииякин кинул рубанок на стружки (он наверстывал время, заготовлял впрок “завитки” для перил) и произнес как бы с тоской:

- Что же это выходит? Нам краюху испекли на неделю, а мы ее за раз уписали? Как дети малые! - Теперь в зубарики играть?.. Силантий! - окликнул он сидевшero неподалеку каменщика. - Выходит, мы сами себя обманули.

Силантий не ответил. Выбив о колено трубку, он встал и двинулся, ссутулясь и широко раскидывая плохо гнущиеся в коленях ноги, к Чумакову, просить его пособить в беде.

Чумаков в последнюю неделю не появлялся на корпусе. Сами заварили кашу - сами расхлебывайте! Даже в разговоре с Некрасовым он не скрыл удовлетворения. Он предупреждал, чем это все обернется. Решили образованность свою показать.