Ленинский тупик

В подвал Ульяны Александр вбежал, высекая металлическими подковками искры. У двери остановился. Хотел постучать — рука не поднялась. Хотел спросить, можно ли войти, — не сумел и слова из себя выдавить. «Не писал, дурень! Дурень!» Так и стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока запыхавшаяся Ульяна не распахнула двери ударом ладони.

Нюры в комнате не было. Александр вытер рукой ватника лоб.

Возле высокой кровати Ульяны виднелась прикрытая марлей качка из светлых прутьев. Александр на цыпочках приблизился, обтерев руки о ватные штаны, двумя пальцами приподнял край марли.

«Скулы — в мать. Чингисханские… Нос?…

— Уши гляди! — гудела за спиной тетка Ульяна — ровно бельевыми защепками вниз оттянуло.

Кровь бросилась Александру в лицо. Он пригнулся к сынку, но Ульяна оттащила его за рукав:

— Не дыши табачищем!

Александр спросил в какой уж раз, скороговоркой, захлебываясь словами:

Что ж она не писала? Я ведь и ведать не ведал….

— Ври больше, — грубо перебила его Ульяна, хотя еще по дороге уверилась в том, что Александр действительно ничего не знал. — Не ведал!.. Как обнимать-целовать ведал?!

Медленно — петли скрипнули — открылась дверь. Вошла Нюра, держа в опущенной руке смятую зеленую шляпку. Остановилась у порога. На всем лице Нюры, казалось, остались только глаза. Дегтярные. Без блеска. Словно бы невидящие.

Уходи отсюда, — выдавила она из себя глухим голосом. — Ну!

Ты что, дура? — удивился он.

То же самое повторилось и на другой день. И на следующий. Александр заговаривал с Нюрой в коридоре общежития, на стройке. Она либо проходила не глядя, либо, когда он пытался схватить ее за рукав, отвечала презрительно, неизменно одно и то же: — Ты нас своими нечистыми руками не касайся!

Как-то Александр увидел ее у входа в ясли. На другой день он отпросился у прораба, накупил резиновых кукол, слонов, плюшевого мишку и поехал в ясли. Игрушки у Александра отобрали в дверях. «И бог с ними!». Он поднялся вслед за дежурной сестрой на верхний этаж, где орали грудные; взволнованно вдыхал кисловатый молочный запах.

Дежурную сестру кто-то окликнул, она бросила Александру:

— Я сейчас, идите! Вторая комната направо.

Во второй комнате направо сухонькая старушка в белой косынке обмывала водой из графина соски. Увидев мужчину в коротком, выше колен, белом халате, она выпрямилась и сказала добродушно:

— Тебе напротив, папаша… — И, вздохнув, вновь принялась за соски.

— Тут, кажись, одна безотцовщина.

Пальцы Александра, стягивавшие на груди халат, разжались. Халат распахнулся, обнажая мятую, с оборванными пуговицами сатиновую рубашку, загорелую грудь.

«Безотцовщина»!.. Слово это преследовало его, сколько он помнил себя. Все горести детства были связаны с этим словом. И вдруг о его сыне, о его родном сыне — безотцовщина!

Он был терпеливым, Александр Староверов. Ни звука от него не услышали, когда он, однажды рухнув с карниза, лежал на песке с переломленной ногой. Он научился не раскрывать рта и тогда, когда прорабы, не разобравшись, костили его за чужой брак.

А тут сжал зубами козырек фуражки, чтоб не зареветь. «Безотцовщина»!

Он выскочил из комнаты, задев металлические сетки с пустыми молочными бутылочками, пробежал по коридору мимо удивленной сестры, которая крикнула вслед: «Куда вы, папаша?»

Александр напялил кепку на уши, «Силантий дело сказал: дать ей раза… Ведьма цыганских кровей»:

Ведьмы дома не было. Александр оставил на ее тумбочке четыре сотенных бумажки — все, что у него было с собой. Вечером ему их вернули..

На другой день, когда Нюры не было в комнате, Ульяна допустила его к качке. «Одним глазком — и назад!» Он попытался подержать сына на руках, она почему-то выхватила ребенка и вытолкала Александра за дверь взашей, огрев его на прощание кулаком по спине.

Он дождался Нюру у дверей. Она шла прямо на него с шипящей сковородкой, крикнула зло:

— Отойди!

Он переступил вслед за ней порог, она круто обернулась к нему и, оттесняя его раскаленной сковородкой за дверь, прокричала свое неизменное:

— Ты нас своими грязными руками…

Поначалу тетка Ульяна одобряла ее. «Круче отваживает — ловчей заманивает», — говаривала она. Но прошел месяц….

— Кончай игру, девка, — сердито сказала она Нюре, сидя за вязаньем. — Этак он заворотит рыло, да пойдет к другой..

Знакомства. Новые.

Ульяну позвали, она выскочила из дома, — дела, видно.

А когда возвращалась, еще в коридочике услышала плач, и тоненький голосок.

— Без догляда будешь расти…

Нюра рыдала, не повернулась к вошедшей Ульяне, рыдала нзвзрыд, приговаривая:

Как же ты будешь расти, Шураня, без отца?! У всех отцы, а ты, как и я, будешь без защиты.. — И застонала, забилась.

Почувствовала, кто-то пришел. Обернулась… Торопливо смахивая слезы ладонью, протянула виновато: — Извини, Ульяна, ослабла я что-то. За дитя боязно. Без отцовского догляда…

— Так в чем же дело?! Он же тут крутится. Руку подай, и вот он…

Нюра как-то сразу подобралась, сделала неопределенный жест, который можно было истолковать, как «больно он мне нужен».

Ульяна ткнула спицей в ладонь: не во сне ли?