Ленинский тупик

— Аах ты! Не на Госплане свет клином сошелся? Идти выше?! Ждут тебя там, как же! Исстрадались, ожидаючи… — Ермаков оборвал себя на полуслове. Он отнюдь не собирался упоминать при Некрасове серое, с огромными окнами здание ЦК КПСС на Старой площади столицы, которое сам некогда восстанавливал.

«Что еще приоткрыть ему, романтику, так его и этак!» — думал он в ожесточении.

— Самую неподъемную опорную, пусть и гнилую, корягу недавно на Президиум ЦK вытягивали. Твой разлюбезный Никита, говорят, охрип, втолковывая, что по старому жить нельзя… А где у него старое — где новое?. Молотов, у него вся жопа в сталинских ракушках, в штыки пошел. Не созрели, де, условия… А ты, дорогой ты наш хрущевский подкидыш, машешь кулаками — Он с трудом сдерживал себя. — Куда тебя несет? Поперед батьки в пекло? Поперед батьки?! — распалял себя Ермаков. — Мальбрук в поход собрался… За Шурку лупоглазого…»

Ермаков обрушился на Игоря, как обрушивался иной раз на прорабов, не помня себя, срывая накопившееся на сердце:

— Нигилист! Еретик, так тебя растак! — Он встряхнул головой, как бы соображая, что он такое сказал, потом, вдруг торопливо выйдя из-за стола, положил руку на плечо Игоря. — Газетные витрины, боевые листки, лекции о Луне и Марсе, молоко на корпусах… Перелопатил? Перелопатил! За то тебе, Игорь Иванович, земной поклон. Ну, и… — Он сделал рукой движение по кругу: мол, продолжай в том же духе. И снова не сдержался, вскипел: — Твое дело петушиное! Пропел — и все. Утро началось. Главное, не опоздай с «ку-кареку». Этого они не любят… Что? В армии на строгость, а у строителей на грубость не жалуются. — Он приложил свой обожженный кулак к груди.

— Добрый мой совет, Игорь Иванович — не лезь не в свое дело. А то и у тебя кепочку сорвут. А то и твою ученую голову — этой практики у них навалом…. Ты, кажись, фолклорист… в прошлом? Так твое дело — песни. Слышишь вон, голосят? Вынимай свою тетрадочку, и карандашиком чик-чик…

Из-за окна доносился звенящий женский голос. Ермаков подошел к окну, выглянул в него. И то ли снизу заметили управляющего, то ли случайно так пришлось, но там подхватили в несколько голосов, с присвистом:

«Управляющий у нас

На рабочих лается,Неужели же емуТак и полагается?»

Ермаков грузно осел на скамью, стоявшую у стены. На этой скамье обычно ерзали прорабы, вызванные в кабинет управляющего. Не сразу прозвучал его голос, глуховатый, усталый и… оправдывающийся.

Игорь круто, всем корпусом, повернулся к нему. Ермаков, как говаривали на стройке, не оправдывался еще никогда и ни перед кем.

— Прораб, Игорь Иванович, работает не восемь часов, а сколько влезет, — устало заговорил он. — Холодище. Грязь. Летом пыль, духота. А то в траншее, под дождем. Сапоги чавкают. Сверху сыплется земля. Как пехотный командир на позициях… Такие условия вырабатывают характер. Иногда ляпнешь… — Он встал со скамьи, морщась, видно раздосадованный и своими мыслями и своей виноватой интонацией; властно рубанул воздух рукой и заговорил снова горячо, — может быть, не только и не столько для Игоря, сколько для себя самого:

— Ты впечатлителен, как моя дочка Настенька. Петуху голову отрубят — она ночь спать не будет. И страхи твои петушиные. Пе-ту-ши-ные, слышишь?! Взбрело же такое в голову — паренек пришел на стройку по комсомольской путевке, вырос в тресте, а он сует его в деклассированные элементы. В босяки. — Ермаков отмахнулся рукой от возражений. — Шурка, повторяю, кадровик, гордость нашего треста. Ты психоанализ над собой производи, слышишь? Акоп-мизантроп не глупей тебя, у него эта самая «выводиловка» поперек горла стоит, а он от тебя, энтузиаста, скоро будет в крапиве хорониться… Повременщина родилась на свет божий раньше египетских пирамид. Ежели тебя добрый мОлодец, ничему не научил нынешний улов…

Игорь перебил Ермакова жестко:

— Госплан», «Министерство», Сергей Сергеевич, все это из сталинского прошлого, экономика. Сегодня вроде бы другая эра…

— Вроде бы… — саркастически повторил он — Скажу тебе напрямки, дорогой Иваныч — он же романтик-хиромантик, зело ты ученый, да, видать, сильно недоУченный. Ты мне нравишься, недоученный! По складу ума, ты, вижу, — народник. С сердцем. На всякую беду откликаешься. Лезешь во всякую дырку. И ему — ткнул большим пальцем за спину-своими глупостями не надоедаешь. Но ему все равно наврут в три короба. И о тебе, и обо мне: служба ГБ у нас налажена… Да и зависть качество не редкое… Хочу, чтоб тебе, энтузиасту, народному заступнику, не сломали шею. А ты к этому близок. Опасно близок. Уточнять не буду. Уточню, может, когда съем с тобой пуд соли. Но не сейчас.

Ермаков посчитал, что он съел с Тимофеем Ивановичем этот самый «пуд соли» лишь через год, когда судьба Игоря повисла на волоске, а точнее, романтик, без преувеличения, вернулся с того света, и даже бывший зек Акопян, человек верный и подозрительный, поверил, что Некрасов вовсе не «подосланный казачек».