Ленинский тупик

— Зот Иванович!.. Как здоровьице? Решился я оторвать, вас от государственных дум. («Не иронизируй, идиот!»} Понимаете, Зот Иванович, какая штука. Квартальный лимит железобетона мы съели за месяц и десять дней… Ну да, комплексная бригада. Ваше детище. Содрали они с меня последнюю рубаху. Чудеса показали. Цифры знаете?.. Хорошее вы дело поддержали, а я недооценивал. («Так держать!») Размаху у меня не хватило. Чувства нового. («За это, пожалуй, даст».) Нe проявил я государственного подхода, («Даст, пес его разорви!») Подкормите, Зот Иванович, свое детище?

В трубке долго, — похоже, ошеломленно, — молчали. И немудрено. Не сразу признаешь за голос Ермака вот это ублаготворенное и вместе с тем нетерпеливое урчание медведя, в мыслях своих уже забравшегося на пасеку.

Наконец послышался настороженный, глухой голос Инякина-младшего: — Нет железобетона, Сергей Сергеевич. У меня уже был твой… Некрасов. Ни одного куба! — И, видно опасаясь, что таким ответом он отбросит дружелюбно протянутую ему — в кои-то веки! — руку Ермакова, Инякин внезапно зачастил скороговоркой Тихона, своего старшего брата: — Сегодня у нас семейное торжество, Сергей Сергеевич. Отцу нашему восемьдесят. Как водится, отмечаем… Обещал быть… — он назвал фамилию са-мо-го… председателя Моссовета. — Приезжай — встретишься с ним в неофициальной обстановке. Думается, это лучший выход.

Ермаков, буркнув в ответ что-то неопределенное, бросил трубку. Несколько минут сидел неподвижно, сложив руки на круглом животе, затем вскочил на ноги, раскинув локти по сторонам, как крылышки, точно намеревался куда-то упорхнуть.

И вдруг грузно осел на стул — в приоткрытых дверях стоял Игорь Иванович Некрасов с пачкой заявлений в руках.

— Поначалу, Сергей Сергеевич, организуем шестнадцать таких же бригад, — Игорь Иванович потряс мятыми листочками, — где все делают все! Где плата за готовый этаж, без «выводиловки»… Если каждая из таких бригад на нашей стройке повысит производительность иа сорок процентов, как бригада Староверова…

В ответ прозвучали какие-то рыкающие звуки: — Никаких бригад, никаких этажей!

Игорь Иванович начал потирать указательным пальцем над верхней губой, что было верный признаком гнева, и вышел, не сказав ни слова. Из приемной Ермакова он позвонил в ЦК, в секретариат Хрущева:

— Передайте Никите Сергеевичу, что Некрасов из Мосстроя просит его принять. Срочно! Останавливается строительство.

Ермаков, держа трубку параллельного телефона, слушал голос своего романтика; показавшегося ему в своем крутом негодовании великолепным: Осторожным движением положил трубку, удовлетворенно крякнул: «Этот может!»

Время было ехать к Инякину. Квартира Инякина находилась в некогда тихом месте, на набережной, напротив парка культуры; Ермаков распорядился свернуть в противоположную сторону, к вокзалу, где начал работу соседний трест… У ближнего котлована Ермаков вылез из машины. Котлован, вокруг которого громоздились красноватые отвалы глины, был только начат; вот-вот хлынут талые воды, работу… приостановят… Фундаментстрой явно отстал от графика, но железобетон уже был завезен. Вдали серели штабеля перекрытий, которые понадобятся здесь, Ермаков прикинул: в лучшем случае, через месяц-полтора…

Ермаков вынул из кармана демисезонного пальто блокнот, сделал записи, царапая пером вечной ручки бумагу И приговаривая мысленно: «Выскользнул, угорь! Юркнул за чужую спину! Ну-ну…».

Вдалеке ползла густая и неоседающая, как газовое облако, пыль. Экскаваторы разрывали бывшую городскую свалку. Пыль вздымалась то бурая, то сиреневая ковш какие-то химикаты разворошил, что ли? Фундамент здесь будет глубокий, дом придется ставить на сваи. А перекрытия уже сгружают с машин. Точно по графику!

От вокзала Ермаков двинулся к аэродрому, оттуда в центр города — на все объекты, находившиеся под володением «болярина Инякина-младшего», как давным-давно окрестил Ермаков своего недруга. Там и сям серели штабеля междуэтажных перекрытий: у законченного дома, подле законсервированной постройки…

Уже стемнело, а Ермаков все колесил и колесил по городу, нащупывая плиты перекрытий фарами автомашины. Желтоватые снопы света скользили, как лучи, прожектора; они выхватывали из мрака стены корпусов, груды сброшенного навалом кирпича, размочаленный тес, узкие плиты перекрытий; плиты кое-где лежали одна на другой, высотой чуть ли не в два этажа; нижние плиты треснули под тяжестью.

«Выскользнул, угорь… Н-ну!..»

Ермакову стало жарко, он расстегнул крючки пальто, дышал тяжело. Теперь, когда в его блокноте находился словно бы мгновенный снимок хозяйствования Инякина-младшего, можно было, пожалуй, ехать к нему в гости.

Он вытер платком лицо и, откидываясь на заднем сиденье вездехода, пробасил глуховатым тоном:

— Еду и думаю. До чего же нечеловечески живуча советская власть!

Зеленый котелок шофера (он носил велюровую шляпу котелком) не шелохнулся, лишь спустя некоторое время послышалось недоуменное, — видно, шофер уловил сдерживаемую ярость в голосе Ермакова:

— То есть в каком это смысле, Сергей Сергеевич?

Ермаков повторил, смяв в пепельнице окурок: