Ленинский тупик

Голос Игоря Ивановича был сух, официален: — Садитесь, Сергей Сергеевич!

Узнав, зачем его вызвали, Ермаков опустился на заскрипевший под ним стул, машиналъно потер ладонь о колено, взад-вперед, точно бритву точил на оселке, и воскликнул, скорее с добродушным удивлением, чем с осуждением:

— Ну и репей! — «Далась ему Шуркина немота?»

Добродушие не покинуло Ермакова и тогда, когда он перешел в наступление:

— Уважаемые товарищи, где вам приходилось наблюдать наших каменщиков? Беседовать с ними?

Игорь Иванович пожал плечами: — Странный вопрос. На стройке!

Ермаков поднял на него глаза:

— Еще в каких местах встречались?

— В тех же, что и вы, Сергей Сергеевич. В общежитии. В клубе.

— А… Матрийка, вас это не касается. А в бане?

— Товарищ Ермаков! — одернул его Игорь Иванович, но Ермаков словно бы не расслышал яростных нот в голосе «комиссара».

— В бане, — безмятежным тоном повторил он и оглядел всех хитроватым прищуром. — Не видали? Так-так.

Удовлетворенный тем, что в баню «комиссар» вместе с каменщиками не хаживал, Ермаков уселся на стул попрочнее и продолжал, покряхтывая, блаженно поводя плечами, словно только что попарился.:

— Почти у каждого каменщика на коленях мозоли. У Шурки Староверова, к примеру, колени что мои пятки. Бурые. Мозоли с кулак.

Ну и что же такого! — воскликнула нетерпеливая Матрийка. — Каменщик на высоте работает. Бывает, у кладки иначе и не удержаться, как на коленях…

Ермаков остановил ее жестом:

— От кладки-то от кладки, да ведь не мною, Матрийка, придумано присловье: на заводе испокон веков платили по расценкам, на стройке — по мозолям на коленках. Чуете? — Ермаков неторопливо, тоном глубоко убежденным воссоздавал свой успокоительный, как валериановые капли, вариант рассказа об истоках общественой немоты. — Была у каменщика нужда подгибать колени перед десятником или прорабом? Вырывать слезой ли, горлом ли детишкам на молочишко? Была?.. Теперь нет ее? Нет! Выпрямились люди…

В импровизации Ермакова была и своя логика и своя правда. Она, наверное, показалась бы убедительной и Игорю Ивановичу, если б он заранее, что называется, своими руками, с тщанием исследователя, не установил, что правда Ермакова — не полная правда. А сие значит — общепринятая ложь.

Игорь Иванович кусал губы. Как передать Ермакову свое беспокойство, свою тревогу? Как вывести его из состояния благодушной дремы? Погасить эту довольную, умиротворяющую все и вся улыбку, которая становится, может быть, самым злейшим врагом управляющего?

Игорь Ианович перебил Ермакова тоном, которым еще никогда не позволял себе разговаривать с ним.

— Мы собрались, Сергей Сергеевич, чтобы говорить не о железобетоне. — И, помедлив, хлестнул изо всех сил, чтоб взвился управляющий: — О ваших железобетонных возрениях — на рабочий профсоюз!. Что б вы от слова «профсоюз» не зевали бы так постоянно сладко…

Встревоженная мысль Ермакова кинулась, как и ожидал Игорь, тропой проторенной. Инстинктивно кинулась, слепо, как зверек. Поднятый выстрелом с лежки.

— Ты что, замахиваешься на принцип единоначалия в промышленности?! Игорь Иванович терпеливо пояснил, что он вовсе не против единоначалия. Давно изведано, что у семи нянек дитя без глазу…

Ермаков скользнул взглядом по протестантам. Остановился на Матрийке.

Мордва — слабое звено..

— Матрийка, ты из Лимдяя, по «оргнабору»»? Почему ты подалась к нам? В Мордовии жрать было нечего, так?. Траву ели. Дечата приезжали сюда босые. В рваных галошах вместо ботинок. Мы вас обули-одели. Накормили, сколько могли… Можно сказать, осчастливили… В чем же твои претензии, милая?

— А почему мы подались к вам, слышали, Сергей Сергеевич?… Нет? Расскажу… У колхоза две-трети земли отобрали. И не только у нашего. На них строят лагеря… Раньше Мордовия славилась пшеницей, а теперь лагерями. Нашу землю вот уж сколько лет обносят колючей проволокой. Негде работать! За что взяться?. «Ловите тех, кто бежит из лагерей! — сказал военный —. За каждого беглеца — мешок муки». Это работа?!

Ермакова будто холодом пронизало. Так промахнуться. И на ком?! На мордве!!

«Не экспериментируй, идиот!». «Держись Некрасова. Он в лужу не посадит..» И он воскликнул с горячностью, которая давненько не наблюдалась в управляющем:

— Не в твоем, Игорь Иваныч, сострадательном — или как его? залоге суть дела! Двести процентов плана — вот мерило общественной активности Староверова… Дал триста процентов — нет активнее Шурки человека на стройке. Слава ему, лупоглазому!

— Правда, Акоп?! — тоном полупросьбы-полуприказа спросил Ермаков.

Акопян ткнул окурок тычком, повертел, словно намеревался пробуравить пепельницу из плексигаласа.

— Погодь! — вскричал Ермаков, хотя Акопян и рта не раскрыл… Что сказано у Основоположника? Авторитет он для вас или не авторитет?! Будущее Шуркиной семьи начинается с их заботы о каждом пуде угля, хлеба.