Ленька Охнарь (ред. 1969 года)

— И еще ты, — сорвалось у него. Это было признали, и Леонид покраснел.

Она засмеялась от удовольствия:

— Очень ты скорый — полмесяца не прошло.

— Не веришь?

— Почему? Только ведь... дети так тянутся к игрушке. Зато сразу и бросают.

Опять она обращается с ним как с мальчиком. Смеющиеся разгоревшиеся губы Аллы, казалось, дразнили его. Леонид вдруг обнял ее за шею, рывком привлек к себе и крепко-крепко поцеловал. Она затихла, схватила его за плечи.

Оттолкнула, засмеялась:

— Сумасшедший!

Люди оборачивались на них, кто-то крикнул: «Крепче, парень, держи! Улетит! » Оба не слышали, будто вокруг никого не было. Леонид безошибочно чувствовал, что Алла сейчас полностью принадлежит ему.

Они почти уткнулись в дом, замыкавший бульвар у Покровских ворот, сошли на мостовую, свернули в первый переулок.

— Любишь? — жарко, шепотом спросил он.

— Дурачок, — нежно сказала она.

Он опять притянул ее, стал целовать.

— Хватит, — отворачиваясь, смеялась Алла, крепко сжав его руки. — Ка-акой ты!

— Стесняешься?

— Вот еще! Просто... мы ведь не одни.

— А хотела, чтобы у нас была своя комната?

Она промолчала. Квартира — вот мечта современного москвича. Давно перестал он помышлять и о неожиданном наследстве от тетушки, и о служебной карьере, и о райской жар-птице. Обыкновенных четыре голых стены — с крышей, щелеватым полом, в переполненной коммунальной квартире, — черт с ним, лишь было бы куда привести жену. Леонид же ограничился бы и койкой в общежитии. Когда-то копья ломали за получение родового поместья. Теперь с той же страстью, азартом бились за девять метров казенной жилплощади...

Молодые люди шли по узкому зеленому переулку, застроенному облупленными каменными особняками с колоннами, наверно, еще екатерининских времен, деревянными домиками с мезонинами, что выглядывали из листвы столетних дубов, отцветших лип. Слева Леонид увидел открытые железные ворота с проржавевшей львиной мордой и кольцом-ручкой в носу. Он быстро втянул Аллу во двор, остановился в углу за створкой ворот, начал жадно целовать. Близко заглянул в глаза: не обиделась? Глаза ее затуманились, были нежные-нежные. Она засмеялась тихим, грудным смехом, ответила ему таким взглядом, который он потом (долго вспоминал, и совсем опустила веки. Леонид целовал ее в губы, щеки, шею, расстегнул блузку, стал целовать грудь.

— Выйдешь за меня замуж? — Голос его от волнения осел.

Она прижалась к Леониду, искала его губы, уронила голову ему на плечо.

— Дорогая, — шептал он. — Самая любимая. Единственная...

У дома в глубине двора послышались юношеские голоса, показалось двое парней. Алла резко оттолкнула Осокина, торопливо застегивая блузку, не оглядываясь, выскочила из ворот в переулок. Леонид еле поспевал за ней. Они быстро шли по стертому тротуарчику, словно боялись, что их догонят.

— Выйдешь за меня замуж? — переспросил он.

Алла засмеялась тем же грудным нежным смехом, похожим на голубиное воркование:

— Я старше тебя на год.

— Подумаешь, разница, — горячо перебил он, просовывая ей руку под локоть, как человек, уже имеющий на это право.

— Женщина всегда должна быть моложе, — сказала она и слегка вздохнула. — Я это испытала на себе. И потом у меня дочка.

— Она и мне будет дочка. «Испытала на себе». Почему, Аллочка, ты не с мужем?

— Оказался дрянью.

— Это и все, что ты мне можешь рассказать?

Видимо, ей не хотелось говорить о неудачном браке.

Леонид ласково настаивал, и Алла уступила ему, как уступала во всем в эту прогулку.

— Тяжело вспоминать... противно. Мы с Аркадием в параллельных классах учились, на него все девчонки заглядывались. Красавчик, волосы золотые, вьются, как у тебя. Вместе играли в драмкружке, мечтали о сцене. Правда, он часто опаздывал на репетиции... Мама была против: «Вы еще дети и не знаете, что такое любовь». Сколько раз я кляла себя, что не послушалась. Поженились, Аркадий поступил в стройтрест делопроизводителем, я пошла в ликбез, но вскоре вынуждена была взять декретный отпуск... А! Долго рассказывать! Словом, оказался негодяем: начал пить, связался с тридцатилетней разведенкой, не пускал меня на репетиции, один раз ударил... Ужас! Я с дочкой вернулась к маме, он раскаивался, ползал на коленях. В Майкопе все мне опротивело. Теперь или исполнится моя мечта... или я погибну.

То, что она говорила дальше, Леонид не слышал. Он стиснул челюсти, сжал кулаки. Ударить Аллочку?! Чистейшую, высокоталантливую, такую хорошую! Ну попался бы ему этот золотоволосый красавчик — рыло бы задом наперед вывернул. Кровь прилила к лицу Леонида: так ярко-сладостно он представил встречу с тем «пижоном» и драку.

Сколько, оказывается, горя перенесла она, бедняжка! Кто бы подумал, глядя на ее подкрашенный, смеющийся рот, уверенные дразнящие прикосновения рук!