Лео Бокерия: «Влюблен в сердце». Истории от первого лица

Изредка Бокерия и Беришвили тихо переговариваются, мне трудно понять о чем. Зато я вижу, как точно, как безошибочно и удобно для ведущего работает его первый помощник. Как вовремя, незаметно и полезно, делает свое дело (в основном отсасывая жидкость) второй ассистент, как уверенно и безошибочно действует операционная сестра. Да – это отлаженный коллектив. Это сыгранная команда. Лео Антонович и правда умеет создавать команды.

(Долгое молчание.)

Изредка: «Угу», «Еще», «Так, держалочку дай», «Руки намочи, пожалуйста»… Катя поливает на руки из большой детской резиновой клизмы. И опять «Угу», «Достаточно» и другие необходимые коротенькие слова.

– Вот мы отрезали аорту и эти сосудики коронарные, – пояснят Лео Антонович, – их тоже надо будет переместить на новое место.

– А ведь это даже посложнее будет, чем при пересадке сердца, – думаю я. – Там все сосуды нужно просто присоединить к другому сердцу, а тут их надо не только соединить, но пересадить на новое место.

(Опять долгое молчание.)

– Салфеточку дай… ножнички еще… ну, вот, мы переместили аорту, теперь она там, где надо.

(Молчание, тихие разговоры, которые мне почти не слышны и совсем непонятны.)

– Смотрите, теперь здесь сформирована неоаорта, так можно сказать, перемещены коронарные сосуды…

– Просто не верится что такое возможно! – признаюсь я.

– Все возможно. Просто нужно знать, как это делается.

(Долгое молчание, работа.)

Я вижу, что Лео Антонович взял в руки и прикидывает к месту небольшой лоскут эластичного светлого материала, похожего на тонко раскатанное крутое тесто.

– Что это? – спрашиваю я.

– Это эндокард (оболочка сердца) свиной, специальным образом приготовленный. Я говорил, что кроме перепутанных артерий, тут есть еще и отверстие в межжелудочковой перегородке, и его необходимо устранить. Дырочку закроем этим вот материалом.

Работа идет уже давно, и ощутимо накапливается напряжение. Лео Антонович это, похоже, чувствует, и как-то сама по себе опять возникает тема Кобы. Лео Антонович замечает, что полное имя Кобы – Кахабер, и всем это нужно запомнить.

– Почему? – удивляется Беришвили.

– Вы что, забыли? Скоро он кандидатскую защитит, и вам придется его по имени отчеству величать, – говорит Лео Антонович. Почему-то всем от этого становится весело. Коба – Кахабер тоже улыбается. Сгустившееся было напряжение отступило, рассеялось…

– Скажите пожалуйста, – спрашиваю я многострадального анестезиолога. – Как вас действительно зовут?

– Коба Мумладзе, – отвечает он с улыбкой, помня, как своеобразно представил его Давид Беришвили.

– Это все ваша аппаратура. На этом дисплее показано, что происходит сейчас с больным, тут сразу несколько показателей. Что скажете, пока нормально?

– Да, пока все в штатном режиме… На мониторе мы можем видеть частоту сердечных сокращений, кардиограмму, сейчас это все на нуле Сердце остановлено и там, понятно, никакой деятельности нет. Красная линия – это давление. Тоже сейчас мы видим почти прямую линию, так как работает искусственное кровообращение. Синяя линия – центральное венозное давление. Далее – насыщение крови кислородом, на пальчике у ребенка датчик укреплен, и он регистрирует этот показатель. Тут температура. Центральная… физическая. Белая линия – частота дыхания.

(Долгое молчание.)

– Вот у нас есть клей специальный для сосудов, – говорит Лео Антонович.

– Значит, можно не шить, а просто клеить?

– Нет. Шьем обязательно. Но ткани у детей такие нежные, что клей нужен как дополнительная страховка. Говорят, что на Украине пробуют сварку хирургических швов. Новое изобретение Института электросварки имени Евгения Оскаровича Патона. Интересно. Но пока сам не попробую ничего говорить не буду.

(Опять долгое молчание.)

– Ну а теперь начинается дорога домой, – объявляет Лео Антонович, и все вокруг как-то сразу становится проще, светлее, веселее даже, точно солнышко заглянуло в окно…

Все оживились. Раз идем домой, значит, все сделано, как надо. Хотя возвращение – половина работы, но главное-то сделано, и чувство такое, будто мы уже дома.

Операции, наверное, удобнее всего показывать в кино. Хотя и там эта бесконечно выразительная, полная напряжения тишина не способна звучать так, как в настоящей операционной, когда начинаешь тревожно прислушиваться к тончайшим ее оттенкам… И так постепенно снова каменеешь этом арктическом холоде между жизнью и смертью. Но тут Лео Антонович вдруг неожиданно громко, как-то совсем по-домашнему объявляет: «Греемся!»

Только тут, только теперь, холод отпускает окончательно. Сразу становится легче дышать. «Греемся», – это значит, что заледеневшее сердце сейчас начнет оживать, и эта страшноватая сплошная и ровная зеленая линия на мониторе, показывающая его неподвижность, его глубокий сон, подобный смерти (и вовсе даже не подобный – именно так и выгладит настоящая смерть на мониторе дисплея), вдруг вздрагивает и показывает первый едва заметный живой горбик, затем опять долгая, кажется, бесконечная, безнадежная прямая линия…

– Греемся, – повторяет Лео Антонович. – Так. Голову опустили.