Лермонтов в Москве. Эссе

Герои ранних драм Лермонтова говорят на отвлеченном книжном языке, свойственном молодежи того времени. О том, что язык юношей начала тридцатых годов был искусственный и книжный, писал Герцен. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в его собственные юношеские письма или в письма юноши Белинского. На том же языке говорят и герои юного Лермонтова, но реалистический и метафорический язык Гамлета был для юного поэта прекрасной школой. На метафору «монастырь - тюрьма» могла натолкнуть Лермонтова гамлетовская метафора «Дания - тюрьма».

У Шекспира учился он стремительности действия и фиксации времени. В «Странном человеке» Лермонтов дает календарь событий пьесы, как это делает Шекспир в «Ромео и Джульетте».

Юный Лермонтов отдал дань увлечению Шиллером. Как и вся передовая молодежь, он не мог не откликнуться на его свободолюбивые, возвышенные и гуманные идеи. Но увлечение Шиллером было непродолжительным. О связи первой драмы Лермонтова «Испанцы» с драматургией Шиллера по жанру и форме стиха мы уже говорили. И в дальнейшем юный драматург то подхватит у Шиллера удачную реплику, то возьмет имя героя, оттолкнется от шиллеровского заглавия, позаимствует тот или другой мотив, как, например, поразившую его в «Разбойниках» тему проклятия отца, которую Лермонтов по-разному сюжетно разрабатывает в своих юношеских драмах. Увлечение Шиллером было неразрывно у Лермонтова с его увлечением театром и Мочаловым. Упомянув в драме «Странный человек» о «Разбойниках» Шиллера, он сразу же переходит к Мочалову. «Вчера играли общипанных «Разбойников» Шиллера», - говорит один из персонажей пьесы, московский студент. «Разбойники» шли в плохом переводе и к тому же искажались цензурой, а потому и названы «общипанными». И дальше студент продолжает: «Мочалов ленился ужасно; жаль, что этот прекрасный актер не всегда в духе». Молодежь встревожена тем, что неровности в исполнении могут повредить славе любимого актера.

Созданные в обстановке старой дворянской Москвы юношеские драмы Лермонтова живо рисуют ее быт и нравы.

Внешний уют дворянских особняков был часто обманчив. Немало трагедий разыгрывалось на тихих улицах, под гостеприимными зелеными кровлями. Фамусовская Москва жила в атмосфере сплетен и дрязг. При кастовой замкнутости дворянства выбор для браков был ограничен, и поэтому многие находились между собой в каком-то отдаленном родстве. В таком родственном окружении жила и Арсеньева.

В драмах «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек» говорится о семейной распре. Жертвой ее были дети. Отцовское проклятье в обоих случаях приводит к самоубийству главного героя. В одной драме изображен раздор между отцом и бабушкой, в другой - между матерью и отцом.

Отец и бабушка, борясь друг с другом за сердце Юрия Волина («Menschen und Leidenschaften») и за право распоряжаться его судьбой, забывают о нем самом, не думают о тех мучениях, которые они ему причиняют. «Я здесь, как добыча, раздираемая двумя победителями, и каждый хочет обладать ею», - с отчаянием восклицает Юрий. Каждый считается только с собственной эгоистической любовью - с чувством собственника, воспитанным веками крепостничества. То же чувство собственника руководит и поведением отца Владимира Арбенина по отношению к его жене, матери Владимира. Сын так страдает от этой вражды, что иногда завидует сиротам.

Внимание Лермонтова к семейной распре привлекали не только ссоры и дрязги, которые ему приходилось наблюдать среди знакомых, но прежде всего драма в собственной семье. Сын бедного офицера, попав благодаря бабушке-воспитательнице в среду московского барства, рано понял, что значат предрассудки, созданные рождением и богатством. Юноша болезненно переживал оскорбления, наносимые его отцу-отщепенцу в том обществе, в котором вращался и куда был принят он сам благодаря бабушке, как ее наследник. Эти оскорбления за отца он переживал, может быть, еще мучительнее, еще болезненнее, чем переживал бы за себя.

Летом или осенью 1830 года Лермонтов, по-видимому, впервые узнал о завещании Арсеньевой и причину, почему он живет у нее, в разлуке с отцом.

Желая после смерти дочери завладеть внуком и отстранить его отца, она 13 июня 1817 года составила такое завещание: «Завещеваю и предоставляю по смерти моей ему родному внуку моему Михаиле Юрьевичу Лермонтову принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение… если же отец внука моего истребовает, чем не скрывая чувств моих нанесут мне величайшее оскорбление, то я, Арсеньева, все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю уже не ему, внуку моему Михаиле Юрьевичу Лермонтову, но в род мой Столыпиных…»