Лес тысячи фонариков

Гума, кормившая и одевавшая ее, отдавшая ей все, что могла, и научившая ее всему, что знала. Именно это мать делает для своих детей – учит их быть сильными и противостоять лишениям и жестокости жизни. Гума знала боль и страх, то это не помешало ей вырастить Сифэн. Я хотела, чтобы тебе принадлежал мир. Нежная, ласковая мать – в этом образе она представляла Минчжу и Лихуа – была не более чем ребяческой мечтой. У нее была настоящая мать, и Сифэн отказалась от нее.

– Почему? – всхлипывала она. – Почему я должна так страдать? Почему именно я всегда несу утраты, почему меня окружает тьма?

Она чувствовала себя опустошенной. Она покинула Гуму и теперь уже никогда не услышит от нее долгожданных слов о том, что она любит Сифэн. Вэй лишил ее этого, этот пылкий воин, так горячо ее любивший. Когда-то ее возлюбленный, он теперь превратился в ее смертельного врага.

– Вэй, – выдохнула она, и это звучало как проклятие. Она царапала пальцами землю, представляя, что вонзается в его золотистую кожу и рвет ее в клочья. Воин на карте держал в руке окровавленную хризантему… но чья была эта кровь?

Кан встал перед ней на колени, сжимая в руке нож наложницы.

– Ты стала избранницей Змеиного Бога и тьмы, и это делает тебя особенной, – сказал он низким голосом. – Это возвышает тебя над людьми. Почему же ты хочешь быть как все?

За его спиной в водяном зеркале она увидела свое красивое лицо. Оно постепенно превращалось в нечто отвратительное: морщинистая рябая физиономия, которую не пощадило жестокое время. Дрожа всем телом, она смотрела, как безжалостное водяное зеркало лишает ее красоты. Она была уверена, что Вэй не полюбил бы ее, не будь она красива. И она не смогла бы расположить к себе Лихуа, и Цзюнь не заинтересовался бы ею.

– Твоя красота – это то, что ты собой представляешь, и это все, что у тебя есть, – сказала ей однажды Гума. – Это твое единственное оружие

.

– У тебя есть выбор, – голос Кана показался ей до боли знакомым.

Однажды Сифэн уже решилась принять помощь Змеиного Бога. Она позволила ему содействовать устранению госпожи Сунь. На этот раз он, в свою очередь, просил ее о чем-то, о том, что, в конечном итоге, пойдет на пользу им обоим.

Она может ответить ему отказом. Она может вернуться в свой городок, в нищету и безвестность. Она состарится в одиночестве и превратится в безобразную старуху, а тела наложниц навечно останутся прекрасными, в водах горячего источника на них не будет действовать время. И все пережитое ею, включая утрату Вэя и смерть Гумы, окажется бесполезной жертвой.

С другой стороны, Сифэн может принять его предложение, и тогда сбудется ее судьба, которую даже Гума не могла до конца осмыслить. Она сможет навсегда остаться юной и прекрасной, могущественной Императрицей и супругой Змеиного Бога, процветая за счет сердец своих врагов. Она может отказаться от остатков света в себе, света, который видели в ней люди и который, покидая ее, унес с собой Вэй. Она может полностью, без остатка отдаться тьме, отказавшись от себя прежней.

– Не противься мне, – эхом отозвался голос, так хорошо ей знакомый.

Она вновь должна была сделать свой выбор. И Сифэн выбрала.

– У меня нет намерения противиться вам, – сказала она.

– Почему ты хочешь быть как все? – повторил Кан.

И она согласилась с ним. Ее согласие было в том, как она сжала в пальцах рукоять клинка, как она вонзила его в грудь госпожи Ман и как сомкнула губы вокруг обжигающе горячего сердца наложницы. Каждый кусочек, который она от него откусывала, каждая струйка крови, вытекающая из ее ненасытного рта, делали ее особенной. Она стала чудовищем, невестой тьмы, и она поднялась навстречу своей судьбе, как будто навстречу кроваво-красному восходу наступающего дня.

38

Возвращаясь в покои царицы, Сифэн услыхала крики, доносившиеся из спальни Императрицы Лихуа. Возле ее дверей сновали горничные и придворные дамы с бледными лицами и округлившимися от страха глазами. Императорский лекарь, стоя в коридоре, отрывисто отдавал приказания своим помощникам, и те со всех ног кидались выполнять его поручения.

– Началось? Скоро мы увидим дитя? – спросила она у одной из дам.

– Нет, – последовал угрюмый ответ. – Ее величество отравили.

Рядом с ней возник Кан в его человеческом облике. И хотя у него было такое же, как обычно, круглое дружелюбное лицо, отныне, когда бы она на него ни посмотрела, она всегда будет видеть эти лишенные век глаза и чудовищную щель рта. Несмотря на пронзительные крики Лихуа, на лице его было бесстрастное выражение, из-под которого, впрочем, проглядывало удовлетворение.

Госпожа Сунь и госпожа Ман поплатились своей жизнью. И теперь следующей жертвой Кана, а следовательно, и Сифэн, будет Императрица – женщина, которая когда-то относилась к ней как к дочери.