Лестница грёз (Одесситки)

Утром бабка вытаращила на меня глаза. Видос у меня был ещё тот, как, наверное, у колхозника, первый раз попавшего в город, где грохочат трамваи. Мандраж такой, что тряслись не только ноги с руками, но и все кишки. Предъявив на входе милиционеру свой паспорт и повестку, я поняла, что совершила промах. Моя внешность ничего общего с паспортным фото не имела. Он подозрительно на меня уставился, переспросил фамилию, имя, отчество. Сверил, затем еще раз осмотрел меня со всех сторон и наконец пропустил. Больше часа я сидела под кабинетом и ждала. Наконец меня пригласили. За столом сидел какой-то шкет, выглядел почти как я сегодня, недоделанный, с одной разницей: я косила под деревню, а он честно к ней относился. Говорок выдавал. Интересно узнать, как такой «кавелок» в Одессу попал, да ещё в городскую прокуратуру.

С умным видом, изучая меня с ног до головы, он уставился в скоросшиватель, что-то читая.

– Ознакомился я здесь с вашим делом, – ни тебе здравствуйте, ни до свидания, хотя бы присесть предложил, чего это я стоять перед ним должна. – И что будем с вами делать? Понимаете, это преступление, государство бесплатно вас учило, вы получили с предприятия подъёмные, проездные и исчезли, стали тунеядкой. Вот так за все отблагодарили Родину. На вас висит несколько статей. Гляньте в окошко на улицу, может, еще долго не увидите белый свет.

Он поднялся из-за стола, явно корча из себя вершителя человеческих судеб. Ну и удружил же мне Леонид Павлович, я бы по собственной воле в жизни сюда не попёрлась. Дура набитая. Из института тоже ведь сразу пришло такое же письмо. Испугавшись, прибежала к себе в деканат. Секретарша как увидела меня, замахала руками: брысь отсюда, чтобы никто тебя не видел, я отписала, что ты вышла замуж и уехала с мужем военным к месту его службы, а фамилию твою новую не знаю. Быстро верни подъёмные, обязательно заказным письмом с уведомлением отправь и не показывайся. К то тебя будет искать, кому ты нужна? Диплом у тебя? Ну и гуляй. Устраивайся, только сначала помалкивай, что у тебя высшее.

А сейчас я стояла перед этим заморышем и выслушивала его поучения и угрозы. Какая я на самом деле ужасная. Каким-то казенным языком он лепил из меня преступницу, каких белый свет не видел. Говорите, говорите, прямо сейчас раскаюсь, как Мария Магдалена.

Отвернувшись и глядя по совету прокурора на улицу, я страшно злилась: зачем мы с Алкой ходили к дядьке милиционеру и выслушивали его нотации? Вот помог так помог. И даже не заметила, что в комнате появилась какая-то дама.

– Где наша отличившаяся? Как ты похожа на Леонида Павловича. Что там приключилось?

– Я не могу поехать по назначению, у меня мама болеет, бабушка, старшая сестра совсем слабая. Как я могу их оставить. Подъемные все вернула, до копеечки. А они всё пишут, не успокаиваются.

– Понятно. Поезжайте с Леонидом Павловичем в Кишинёв, в этот «Молдплодоовощ», и поговорите. Думаю, они не будут устраивать шум из-за тебя. Пару писем для проформы ещё, возможно, пришлют и успокоятся. Привет Леониду Павловичу и Жанночке.

Я вышла из кабинета, блюститель закона ходил по коридору взад-вперед. Так хотелось скорчить ему рожу, еле сдержалась. Все-таки не девчонка уже. На улице в витрине магазина увидела своё отражение. Какой страх! Распустила волосы и помчалась домой.

Никогда не думала, что стану такой трусих ой. На работе меня трусило от любого стука, каждого происшествия. Казалось, я во всем виновата и наказание неминуемо. Увидев «скорую помощь», у меня чуть не началась истерика. Я спряталась за тоненькую шторку и наблюдала, как к Лейбзону ввалился «полтора жида». Интересно, а если бы этот человек был русским, как бы его тогда прозвали – «полтора русского»? Здесь на базе все перемешались, как у Лермонтова в «Бородино» кони и люди. Русские, украинцы, армяне, евреи. И, как говорит моя бабка, «на одну гиляку повесить, один другого не перетянет». Но почему-то внимание всегда при любых обстоятельствах акцентировалось на евреях.

Сегодня почти нет машин, диспетчер мается от безделья, однако боится оставить свой боевой пост. Склоняется к моему окошку комментирует: уже расцеловались, куш передал, сейчас ругаться начнут не встать мне с этого места.

– Откуда вы знаете?

– С моё здесь продержишься и тоже соображать начнёшь, а може, и нет. Такие, как ты, здеся надолго не задерживаются. О, о, слухай. Думаешь, они по-настоящему? На публику пузыри пускают. Запомни: если два еврея ругаются между собой – значит, шо они уже договорились. То мансы, на дураков рассчитано.

Я слышу, как истерические крики Лейбзона глушатся не менее мощным, как иерихонская труба, басом заведующего винным складом. Пусть грызутся, по-настоящему или прикидываются, лишь бы этот пузатый горилла сюда не полез.

– Как такой план выполнить можно? – рычал «полтора жида». -У меня же склад не резиновый. Мне что, всю Греческую бочками заставить? Сколько можно повышать? И так верчусь, как белка в колесе.

– Это ж яке колесо треба до такой белки! – язвит диспетчер на смеси русского и украинского. – Ольга, погляди на этого Ромео. Та иди сюды.