Лета 7071

Расцеловавшись с воеводами, Иван понурился, не глядя ни на кого, залез в сани, Васька Грязной укрыл его шубой и, не дожидаясь повеления, тронул с места. Вслед за царем тронулся весь санный поезд, охраняемый царским охоронным полком. Воевода Зайцев, удостоенный чести возглавлять этот полк — за свой смелый прорыв на полоцкий острог, — проезжая мимо Шуйского и Серебряного, деланно отвернулся от них и не приказал полку отдать честь воеводам. Шуйский потемнел, закусил губу… Серебряный успокаивающе тронул его за руку.

Полк легкой рысью прошел мимо воевод, и вскоре узкое полотнище дороги вытянулось за ним до тоненькой бечевы и оборвалось за ближними холмами.

4

Через три дня, под вечер, царь прибыл в Великие Луки.

На переправе через Ловать, по обеим ее берегам, в ликующем молчании стояли тысячные толпы народа. Пылали огромные костры, извергая в темнеющее небо смерчи пламени, дыма и искр. Торжественна и зловеща была эта неистовая пляска огня — будто все небесные и земные силы — силы добра и зла — сошлись в этот миг сюда и завязали свой извечный бой. Белые, желтые, багровые отсветы костров разрастались и множились в сгущающейся темноте, и начинало казаться, глядя на это все увеличивающееся буйство огня, что с ним уже не совладать, не удержать его и вот-вот этот огненный смерч сорвется с места и пойдет пепелить все вокруг.

Иван с жутью смотрел на огонь, окружавший со всех сторон переправу… Ему вдруг вспомнился Фома, которого он пытал вместе с Левкием в подвале полоцкой градницы, вспомнились его смелые, почти безумные еретические слова, его яростные и неукротимые, как этот разрастающийся огонь, вера и неверие и еще более яростный и неукротимый протест — протест против всего, что невыносимой тяжестью висело на его жизни, на его душе, на его совести, на мыслях, на истине, которой он так и не нашел. И вновь, как и тогда, в камере перед Фомой, Иван содрогнулся от мысли, что перед ним не просто огонь и не просто костры, зажженные в его честь, а страшная, затаенная сила Руси, Руси неведомой ему, таинственной, святотатной и праведной, ликующей и равнодушной, смиренной и непокорной, но всегда грозной, как и огонь, зажжен ли он в ликовании или в злобе. Эта тягостная мысль вдобавок ко всем остальным мучившим его раздумьям как-то враз подломила его, отчаяла, он впервые почувствовал себя беспомощным и беззащитным против всех сил, возбужденных против него им самим, и тех, которые существовали ранее, и тех, которые еще были неведомы ему, но которые он остро предчувствовал.

Иван забился в глубь саней — под козырь, куда отсветы костров почти не проникали, поджал под себя ноги, спрятав меж колен охолодевшие ладони, и замер. Васька Грязной, правивший лошадьми, намерился было остановиться перед мостом, думая, что царь выйдет к народу, но Иван приказал:

— Правь в детинец… Не мешкая… Утомился я…

В детинце Ивана встречали воеводы, уже приведшие в Луки свои полки из Полоцка, но он не остановился и перед воеводами.

Подкатив к крыльцу казенных палат, где царь собирался перебыть ночь, Васька разогнал батогом выскочившую навстречу челядь и сам повел Ивана в палаты. Иван выбрал небольшую светлицу с широким кутником возле печи, устало разделся, сбросив шубу и ферязь прямо на пол, и, повелев Ваське не пускать к нему никого, только подать свечи и грамоты, присланные из Москвы, остался один.

Почти до полуночи сидел Иван в одиночестве, а потом позвал к себе Малюту. Малюта вошел осторожно, но не робко, глаз его пытливо обежал светлицу, потом перескочил на Ивана, сидевшего на кутнике с тяжелым взором.

— Не занемог ли, государь? Может, снадобья?.. Аль вина крепкого?.. А может, бабу? — притишил голос Малюта. — Зельную!.. Чтоб горела во плоти! Ты доверься мне, государь… Пожелай!.. Малюта все сделает!

— Сядь, Малюта, — тихо сказал Иван.

— Иде ж сесть! — огляделся Малюта. — Ты бы лавки повелел поставить…

— Рядом сядь… — Иван тяжело опустил руку на кутник, указывая место рядом с собой.

— Ни за голову, государь, — сглотнув умильные слезы, тихо сказал Малюта. — Я того недостоин! И ежели век тебе прослужу преданней пса, все едино не удостоюсь!.. Дозволь паче долу сесть у ног твоих.

Малюта сел на пол у ног Ивана, задрал по-собачьи свою косматую голову. Когда он смотрел на Ивана, его неизменно мрачное и напряженное лицо смягчалось и светлело.

— Что там? — кивнул Иван на дверь.

— Хмуры все и встревожены… Дивен ты ноне, государь. Нешто хворь?

— Хворь моя — неприкаянность… И страшно мне, Малюта, — вдруг выговорил сдавленным шепотом Иван. — Страшно! — Прерывистый вздох содрогнул его тело, плечи вздыбились и болезненно замерли, будто что-то вонзилось ему в спину.

— Что же так, государь? — опечаленно вымолвил Малюта. — Нешто сила твоя государская не крепка?! Повели — ниц полягут все!

— Повели?! — еще тише и сдавленней прошептал Иван. — А как воле моей воспротивятся? Все! До единого! Зрел нынче костры?! Чудилось — полземли горит!

— В твою честь палили! Славно палили!

— Славно?! — Иван угрюмо откинулся на кутник. — А как не в честь, а на погибель запалят они огонь?