Лета 7071

— Людва простая тебя любит, государь, — сказал Малюта. — Простой людвы тебе не надобно страшиться. Все за тебя пойдут, понеже ведают, что ты проть бояр, а от бояр они лихушки понатерпелись!

— Я проть всех, — тяжело сказал Иван. — Людве твоей угоден добрый царь, чтоб милости да щедроты расточал, чтоб поборов не делал, на брань не сзывал. Поп им потребен!.. Да и попа они не любят! Они любят бабу, да печь, да горшок со щами, да медовуху… Об чем мужик радуется? Деньжину прикопил! Об чем горюет? Поборы велики! Что мужику до того, что Русию окрест враги обсели — поляки, да литвины, да свеи, да крымцы?!. И каждый норовит поживиться ее телом! Каждый норовит напиться ее крови! Кто за Русь, за веру нашу православную перед богом в ответе? Мужик свою лише избу городьбой огораживает, а моя изба — вся Русь! Мне ее потребно огородить! А ежели и иное что примысливаю, то також не во зло и не в разор Руси. Коли море добуду, дух иной пущу по Руси, и мужику повольготней станет, бо богатства наши умножатся! А стану я благочиние творить, сердобольствовать, милостыни раздавать по всем ее весям да мечи на орала перекую — что станется с Русью? Проедим ее… И ворог понакинется на нас — снова под иго его пойдем?! Разумел бы то мужик!..

— А ты поведай ему, государь… Выйди на место высокое и поведай мужику. Ан споразумеет он тебя?! А споразумеет — душой к тебе перейдет!

— Не посули ему благостей, ни к кому он душой не перейдет — ни к царю, ни к богу, — презрительно сказал Иван. — А посули да ненароком не исполни — он за топор! Помню, как после великого пожару на Москве, в в лето моего венчания на царство, чернь крамолила и буйствовала! Бабку мою Анну да дядьев моих Глинских убить заходилась, да одного и убила, уволоча его прямо из храма, от святого алтаря… Вся Москва замутилась. Еле я укротил их тогда!

— Что про то вспоминать, государь?! Малолетен ты был тадысь… На царстве некрепко стоял. Токо-токо силу свою проявил! Ан опять же не проть тебя чернь крамолила… Проть бояр!

— Я, что ль, смерд? Повыместятся они на боярах — за меня примутся! Коль и ублаговолю я их и ужалую — все едино не пойдут за мной! Темный народ можно только гнать, как стадо. Вести его за собой нельзя — не пойдет, разбредется. И я буду его гнать. Бичом! Бичом!! Чтоб посвист его пригибал их до земли!.. И чтоб ведали они лише одну правду — правду бича! Не то займется пожар на Руси, выгорит она дотла, и засыпятся пеплом все наши деяния, распочатые еще Рюриком.

Иван смолк. Видно было, что, выговорившись, он чуть поуспокоился. Малюта преданно и восхищенно смотрел в его лицо, ставшее вновь решительным и гордым. Иван улыбнулся ему, порицающе сказал:

— Совет твой пуст, да благо неволен… Не стань еще и ты поучать меня. Испротивели мне умники!

— Государь!.. — Малюта повинно приткнулся к сапогам Ивана.

— Оставь, Малюта… Не виню тебя, не упрекаю… Хочу службы твоей, хочу верить тебе, как самому себе… Хочу, чтоб руками моими стал, злобой моей, местью!.. Главный мой час настает, Малюта, и мне теперь нужны не советчики, а исполнители! Чтоб воля моя была в них и умом, и сердцем, и духом!.. Таких от любого отца приму, из грязи, из гноя выну, за стол с собой посажу, но службы от них захочу самой ревностной. Чтоб по слову моему ни отцов, ни матерей родных не пощадили, чтоб от бога отреклись, коли я повелю. — Иван снова улыбнулся Малюте: глаза его с жестоким откровением выплескивали на него свою черную глубину. — Я ныне добр, Малюта, — сказал он тяжело. — С добром и пожалованием отпущу тебя, коли засмутилась твоя душа от моих слов. Подумай — я дозволяю… А обдумаешься — после лишь плаха разведет нас!

— Не пытай меня, государь, такой пыткой, — заплакал Малюта. — С того самого часу, как приглядел ты меня, жись моя перешла в твою без остатка…

— Верю тебе, Малюта… Хочу верить! Глядел я на тебя на двинском льду, коли ты с израдцами управлялся… И мне будто глас с неба на тебя указал. Сомнений я избавлялся, глядя на твою ненависть к израдцам, ныне страху избавился, глядя на твои слезы.

— Спаси тебя бог, государь, — заплакал еще сильней Малюта. — Спаси бог…