Летят наши годы

Полный этого непонятного протеста, Алексей, только чтобы действовать, метнулся к печке, побросал в топку оставленные на утро дрова, сердито принялся раздувать замлевшие угли.

- Намолчусь, - успею, - прозвучал за спиной, слабый смешок; паузы теперь были все длиннее, в этот раз дядя молчал так долго, что Алексею показалось - уснул он, - и снова внятно, словно бы даже виновато сказал: Не сплю... Это будто я ухожу куда-то и опять возвращаюсь...

Ты не думай, Леха: война, блокада - все это кончится, И опять жизнь будет. Да еще получше прежней... Вот и хочу я, чтоб ты жил правильно. Я ведь почему тянул?..

Людям помогал, дело делал. Нужен был. Все, что мне положено было, сделал...

- Дядька!

- Ну чего, дурашка?.. Металл - и тот свой срок имеет. Вот и мой подходит. Давно уж я - на пределе... Ты - не надо. Может, я нынче и не помру. Успеть сказать надо было... Директор-то завтра пускай заглянет, ладно. Тридцать лет в одной упряжке ходили... Ну, спи. Устал я чтото... Будильник-то завел?

- Завел, завел! - Будничный этот вопрос вернул Алексею прежнее ровное состояние. "Ничего, очухается", - успокаивал он себя. - Давай-ка я тебе шапку надену. Тепло-то недолгое, застудишься еще.

- Надень.

Глаза у дяди были ясные, чистые, - наклонившись и близко заглянув в них, Алексей вдруг почувствовал желание прижаться к этой седенькой беспомощной голове и тут же устыдился своего порыва. Вот еще, телячьи нежности!

Слабо завязав тесемки, чтоб не давило шею, подоткнул одеяло, поправил подушку и выпрямился.

- Спи.

Усталость валила с ног, но он еще помедлил, постоял посреди пустой комнаты, бездумно приглядываясь к умирающему язычку коптилке и прислушиваясь к странно звенящей тишине. Второй день - ни налетов, ни обстрела; ждут, что от голода и холода люди и так помрут.

А дулю в нос не хотите, гады?!

Алексей боялся, что, надумавшись всякого за вечер, он не уснет, но едва только лег, едва натянул холодное, так и не согревшееся одеяло, как сразу полетел в черную бездонную яму... Потом падение, от которого зашлось было сердце, прекратилось, ударило вдруг летнее солнце, и все перемешалось, как в сказке. Рыженькая, зеленоглазая Шурочка взяла его за руку, привела в булочную, на Невском.

А в ней все полки батонами и сдобой забиты, пахнет так, что голова кружится!

- Чего ж ты не ешь? - спрашивает Шурочка.

- А разве можно? - удивляется Алексей.

- Конечно, можно! - Шурочка звонко смеется, хлопает в ладоши, - А ты ничего не знаешь? Война-то кончилась!

Алексей ест, отрывая зубами мягкие горячие куски батона. Шурочка снова тянет его за руку.

- Идем, идем.

- Куда? - Алексей сопротивляется. - Я еще хочу.

- Ты уже пять часов ешь. Как не стыдно!

Они долго идут по Невскому, горят огни, светятся витрины магазинов, играет музыка.

- А куда ты уезжала? - спрашивает Алексей.

- Никуда не уезжала. Все время здесь была.

- Ну да! Почему же я тебя не видел?

- Потому, что ты глупый был: сам всегда мимо ходил.

Они стоят в своем подъезде на Зоологическом, Шурочка гладит его теплой ладошкой по щеке, и Алексей, набравшись смелости, обнимает и целует ее. Целует так крепко и долго, что у него по коже ползут мурашки. А, как холодно!..

Ощущение холода было настолько реальным, что Алексей, вздрагивая, проснулся, в ту же минуту на подоконнике, прямо над ухом, затрезвонил будильник.

Ну конечно, одеяло с себя, как маленький, сбил - приснится же такое!.. Постукивая зубами, Алексей зажег коптилку и, прежде чем взяться за растопку, подошел к Дяде.

- Как ты тут, дядька?

Сложив на груди руки, Семен Силыч лежал, вытянувшийся, молчаливый и неподвижный. Глаза у него были закрыты, черты лица заострились, по краям восковых губ резко запали спокойные глубокие складки.

За блокадные месяцы Алексей насмотрелся всякого, вдоволь видел покалеченных и убитых, но тут смерть была рядом. Он судорожно всхлипнул, выбежал зачем-то в темноту коридора, тут же вернулся. Надо было что-то делать, но что делать, он не знал.

В тишине четко постукивал будильник, продолжавший, несмотря ни на что, свою беспокойную работу, - знакомое тиканье вернуло Алексею способность думать и решать.

Горько вздохнув, Алексей взял коптилку, пошел на кухню. Там у него стояли железные санки, на которых он возил с Невки в бидоне воду. Сейчас он закутает дядьку, уложит его в санки и отвезет на завод. Дядька просто не успел попросить об этом...

Некоторое время мы молчим. Алексей задумчиво барабанит пальцами по столу.

- Шурочку в пятидесятом году видел. Жила в Ташкенте, вышла замуж. Побаливает что-то... А доктор с женой не вернулись. Так полированный шкаф на моей совести и остался. - Алексей сдержанно улыбается.

- Леша, - выйдя из другой комнаты, напоминает Антонина Ивановна, - тебе пора собираться.

Я не сразу узнаю ее - в очках, с тетрадкой в руке:

в моем представлении, под впечатлением рассказа, жена Алексея должна быть похожа сейчас на рыженькую зеленоглазую Шурочку. А впрочем, верно: как правило, лицо жены никогда не напоминает нам лица нашей первой любви...

- Ого, правда, пора. - Взглянув на часы, Алексей встает. - Подожди минутку, переоденусь,