Летние сумерки

Около леса строился редактор какого-то еженедельника, мужчина моего возраста. Приветливый, веселый, он всегда встречал нас как закадычных приятелей: угощал чаем, включал магнитофон «для хорошего настроения» и доверительно сообщал, что дача ему нужна как воздух, что на ней будет собирать друзей.

— Я, видите ли, компанейский человек и люблю общество, — говорил он. — У меня много знакомых, но в городе, сами понимаете, по-настоящему не покутишь. А здесь есть где порезвиться… Делай что хочешь, хоть стой на голове… И никто за тобой не следит, и разговоры не подслушивает.

Часто по воскресеньям на электричке приезжали жены наших друзей, а к неженатым — приятельницы. Я думал, женщины просто проявят заинтересованность нашей работой, в крайнем случае примут снисходительное участие в строительстве и будут досаждать дурацкими комментариями и подзуживаниями, но они сразу вошли в тонкость дела и продемонстрировали прямо-таки бурную деятельность: азартно запихивали паклю в пазы, с невероятным рвением что-то поддерживали, подносили, при этом некоторые из них обнаружили недюжинные таланты и организаторские способности, гораздо большие, чем их мужья и поклонники. Но, конечно, главное — они всегда привозили с собой свежие овощи и готовили потрясающие обеды, ну а участок благоухал от запахов духов, точно парфюмерная фабрика, после чего их заметное участие в строительстве становилось еще заметнее.

Только жена брата ни разу не появилась на участке. Еще зимой, когда брат заикнулся про дачу, она сказала, что всю юность прожила за городом и у нее аллергия на всякую загородную жизнь. Забегая вперед, скажу — свое принципиальное неучастие в строительстве она все же нарушила когда мы наполовину собрали дом; она решила «нанести визит вежливости», но внезапно влюбилась в участок и с таким горением взялась его обустраивать, что брат испугался и мне шепнул:

— Как бы она не забросила свою основную работу. Она очень увлекающийся человек.

В полдень мы всей командой отправлялись купаться на водохранилище. С погодой нам повезло — за весь июнь не было ни одной капли дождя. За июнь мы полностью сложили стены дома и сколотили каркас мансарды, и за этот месяц все похудели, загорели, выглядели поджарыми, помолодевшими, хотя и вступили в ряды бородатых и длинноволосых. Работа на свежем воздухе, под жгучим солнцем, стала для нас лучшим отдыхом. Мы излечились от всяких радикулитов, бронхитов, головных болей и грустных мыслей. Ясное дело, наши тела покрылись ссадинами, порезами, синяками, поскольку мы не очень-то заботились о мерах предосторожности, но все эти шрамы женщины рассматривали как ордена и их восхищенные взгляды были лучшим вознаграждением за наши, можно сказать, добровольные страдания.

Теперь, возвращаясь в город, мы проезжали мимо деревень, в которых на табуретах продавались цветы — вдоль дороги устраивались настоящие выставки — машины катили словно в оранжереях, среди всевозможных ароматов.

В июле занялись вторым этажом — мы торопились навесить крышу, опасались капризов погоды, но дни по-прежнему стояли абсолютно безоблачные и жаркие. Вообще лето было как по заказу. Только однажды, и именно в тот момент, когда мы прибили на крыше последний лист шифера, послышались отголоски грома и, словно для проверки нашей работы, сверху рухнул короткий ливень.

Крыша придала полноту и целостность всему строению, она как бы венчала наш трехмесячный труд. Теперь все чаще мы откладывали работу, отходили от участка на некоторое расстояние и с гордостью рассматривали свое творение — это было зрелище, способное взволновать любого — во всяком случае, у подружек наших приятелей оно вызывало священный трепет.

Иногда я думал, что дачи — своего рода игрушки взрослых людей, что с годами человек, достигая определенного возрастного пика, идет назад — как бы живет в зеркальном отражении прошлого — в пятьдесят лет ощущает прилив сил тридцатилетнего, после пятидесяти влюбляется как в юности — а почему и нет? Затем, точно подросток, заново открывает мир (смотрит на привычные вещи по-новому), и под старость окончательно впадает в детство. Такое положение вещей меня вполне устраивало — особенно предстоящие годы и связанные с ними романтические приключения.

Теперь каждый раз, возвращаясь в город, меня угнетали стены холостяцкой квартиры — я чувствовал себя страдальцем, замурованным в железобетонную коробку, — какие-то невидимые силы тянули в лесной поселок, в дом, наполненный солнцем, сверкающий широкими окнами, пахнущий стружкой и смолой. Случалось, звонил кто-нибудь из приятелей и спрашивал: «Куда пропал?». Я начинал подробно рассказывать, но приятель перебивал:

— Участок, дача, — это звучит слишком респектабельно, это не для тебя. На кой черт тебе эта дача?! Сколько ты собираешься жить?! Время ведь безжалостно. И вообще, что за собственнические интересы?! Вот так многие — начинают жить с думой обо всем человечестве, а заканчивают дачами, «Жигулями»!

Я оправдывал свое грехопадение, объяснял, что люблю строить, что-то делать руками, хочу проверить себя, доказать, что могу…