Летние сумерки

Он проснулся, когда солнце уже светило высоко над горами и все отдыхающие давно были на пляже. Она стояла во дворе умытая, причесанная, в оранжевых шортах и пестрой рубашке, и о чем-то разговаривала с хозяйкой. «Какая она красивая, — подумал он. — И сколько в ней энергии и жизненных сил. А хозяйка, наверно, в полном недоумении, что нас связывает. Впрочем, если разобраться, я еще вполне молодой мужчина, и рядом мы неплохо смотримся — экспансивная девушка и спокойный мужчина». В приподнятом настроении он вышел из комнаты.

— Сразу видно, вы прирожденный лентяй, — полушутливо ответила она на его приветствие. — Мужчина, который привык работать, просыпается рано. Утренние часы самые продуктивные для работы.

— В городе я каждый день встаю в половине восьмого.

— А я в семь. Завтра вас подниму чуть свет, пойдем в горы.

— Ты диктатор, тебе нужно было родиться мужчиной. Неужели на отдыхе нельзя пожить без всякого режима?

— Я за активный отдых.

Они позавтракали в близлежащем кафе и отправились к морю. День был знойный. У домов на лавках, накрыв головы платками, дремали пожилые отдыхающие; по набережной, разморенные жарой, взад-вперед лениво слонялись отдыхающие средних лет; молодежь потягивала прохладительные напитки за столиками в открытых кафе. Весь Гурзуф напоминал огромную театральную сцену.

На пляже было многолюдно. Переодевшись, они искупались и, чтобы не обгореть, устроились под тентами, среди уже сильно загоревших курортников. Он смотрел на ее покрасневшее тело в каплях воды и, счастливо улыбаясь, чувствовал себя вернувшимся в юность. «Как странно… — подумал он. — И солнце, и воздух, и деревья, и камни ежедневно меняются. И вообще все неповторимо — ни один день не похож на предыдущий, ни один час. И странно, что раньше об этом я не задумывался. Только теперь… благодаря своей жизнелюбивой спутнице».

Она лежала царственно, раскинув руки, но время от времени приподнималась и оглядывалась по сторонам, точно кого-то выискивая. Даже на отдыхе от нее исходило внутреннее напряжение — она казалась заведенной до отказа пружиной, которая вот-вот раскрутится и все вокруг придет в движение. Он чувствовал — она изнывает без общества, и испытывал и счастье, и тревожное беспокойство.

— Тебе скучно? — спросил он.

— Нет, мне хорошо, — проговорила она, но вдруг увидела каких-то знакомых и, невероятно обрадовавшись, заспешила к ним.

Подбежала к группе молодых людей, поочередно обняла их; щурясь от солнца, неистово жестикулируя, быстро о чем-то заговорила, ее волосы растрепались, с лица не сходила улыбка.

Вернувшись, она сообщила, что ее знакомые собираются по вечерам у источника в центре Гурзуфа и что сегодня же они туда отправятся.

— Там видно будет, — уклончиво ответил он.

Ее чрезмерная общительность не вселяла в него радости, он настроился провести время вдвоем, уединенно.

Ко времени обеда она заявила:

— Обедать здесь можно только в ресторане, в столовой готовят ужасно.

Он пожал плечами, не удивляясь ее расточительным замашкам, но она подумала, что его смущают подобные планы, и добавила:

— У меня отпускные не меньше, чем у вас. Я думаю, вы заметили, что я вообще привыкла к независимости. В наше время женщина должна полагаться только на себя.

Вечером, накупив фруктов, она привела его к источнику, где уже собрались ее знакомые, вычурно разодетые молодые люди, напичканные разными сведениями о новых фильмах и выставках. Они вели замысловатые беседы, говорили то, что усвоили понаслышке, а не то, к чему пришли в результате собственных взглядов и размышлений. Поддерживая разговор, он с наигранной бодростью начал изображать современного мужчину: расточал деланные улыбки, вставлял модные словечки, но все время прислушивался к тому, что говорила его спутница, которая сразу же ринулась в гущу приятелей и своим сокрушительным темпераментом взбаламутила всю компанию — молодые люди стали притоптывать, что-то выкрикивать, отрывисто смеяться; проходившие мимо отдыхающие сторонились их сборища, укоризненно качали головами.

На мгновенье ему стало стыдно за этих молодых людей, стыдно и неловко за свою причастность к ним, но потом он подумал: «А почему, собственно, на отдыхе и не подурачиться? Быть может, такая раскованность и есть настоящий отдых». Он вспомнил, как она однажды сказала: «Почтительность — ерунда, для меня не существует авторитетов, я не поклоняюсь никаким кумирам. Каждый должен мыслить самостоятельно и иметь собственное мнение. И правила поведения, всякий этикет — ерунда. Они сковывают. Главное — естественность, внутренняя свобода».

Ему нравилась ее категоричность, но пугала ее энергия, непоседливость, непредсказуемость. «Впрочем, — размышлял он, — у незаурядных людей и поступки незаурядные».