Летний день, или Корыто со старостью

Вздумал писать кляузу. Много вокруг несправедливости. Народишко вокруг, знаете ли, прескверный пошел. Это только с виду приличный да солидный, а чуть ковырнешь, так такой смрад пойдет, хоть нос зажимай. Тошно становится. Сам на себя ругаешься, зачем, говоришь себе, дурень ты этакий, ковырял? Вот хотя бы взять сослуживца моего Степана – премелкая личность. Клоп, а не человек! Самого не видать, а беспокойства от него – мамочки родные. Ну как на такого не накляузничать? Начал, много всего припомнил, память у меня, знаете ли, цепкая, он, может, и забыл про ту пакость, которую надо мной совершил, а я помню, всё до мельчайшей подробности помню… Но вдруг остановился… честно сам себе вопрос поставил: «А ты, брат, сколько раз гадости Степану ввертывал, а сам еще посмеивался и рожу такую делал, будто бы и ни при чем вовсе?»

Эх, что правда то правда. У самого рыльце в пушку, поэтому от кляузы решил воздержаться. Кроме того, с кляузами нужно быть ой каким осторожным. Народ нынче изворотливый да мстительный. Письмецо мое в канцелярию вдруг кто перехватит. Тузы-то нынче какие есть, руки длиннющие, и на меня в ответ могут тоже накляузничать, так очернить, что вовек не отмоешься. Что тогда? Вдруг там за правду всё примут? И что ж, честному человеку ни за что пропадать?! Нет, кляузничать решительно не буду.

Если кляузу не писать, так что же тогда писать?

Раздумывал, сомневался и решил написать критику. А что, в критике есть вкус. Достойна она человека образованного и мыслящего, то есть меня достойна. А почему сомневался, так все из-за той же образованности и сомневался. Думающий человек, он должен сомневаться. Не во всё же сразу верить. В критике есть своя сладость. Это только глупец в ней один яд видит. Критика, она для того и придумана, чтобы от нее лучше всё становилось. Критику можно только по доброте писать, и никак иначе.

Ну, раз уж взялся я по доброте критику эту писать, то, не обессудьте, напишу всё как вижу. Будьте уверены! Потому как долг это мой гражданский, и от него я не отступлюсь, потому как гражданин и званием этим горжусь. Так вот, положа руку на сердце пишу, вы уж там не обижайтесь, но кое-что у вас не лучшим образом устроено! Любому, а тем более образованному человеку сразу это видно! Промахи случаются, проколы досадные! Достойный человек у вас живет в условиях недостойных, да что там далеко ходить – взять хотя б меня! Сколько лет на службе, сколько штанов протер, пардон за подробность пикантную, а так ничего и не выслужил! А другого, как поглядишь, вы облагодетельствовали, так что даже срамно от щедрости вашей становится. И честь ему, и богатство, и жена опять же красавица, а он, может, ничего и не представляет из себя! Точно вам говорю, не представляет.

Вошь он – а не человек!

Короче, несправедливость, такая несправедливость, что у меня, человека тонко чувствующего, сердце прямо заходится.

Так что же, может, у вас там в канцелярии путаница какая или порядку нет?!! Так это мы сейчас быстро исправим! И на вашу контору управство найдется…

Хотел уже ставить точку, как перечёл, аж волоса зашевелились. Мать моя родная, да на кого ж осмелился я рот свой раскрывать… Слава богу, не довел до греха, не закончил я этого письма. Пот со лба обтёр. Вот до чего образованность-то чуть не довела. Лист от себя откинул, как гадюку поганую, сжег да каблуком раздавил. Сижу бледный, как студент, экзамена не выдержавший. Испугался.

Чуть отошел, и опять так и чешется, так и свербит, вот какая охота письмо писать. Внутри так и копошится: неужто так и не напишу ничего?

Ан нет, дудки, посмотрел я вокруг себя, в окошко выглянул и решил написать благодарственное письмо. А что! Дуб под окном –богатырь стоит. Облака – прямо барашки бегают. Птичка так и щебечет, так и разливается. Эх, дай только закончу письмо, послушаю птаху, уважу. Гляжу на всё это: и на дуб, и на барашков, и на птичку, и на всякую другую красоту, которая вокруг расположилась, и пишу, пишу, а сам переживаю, ладно ли выходит, а потом рукой махнул, может, где и не гладко, зато от души. В конце подписал как положено: нижайший поклон, искренне ваш такой-то, такой-то.

Сразу отправлять не стал, в конвертик его и за пазуху. А сам думаю: ведь ежели со мной что случится (да хоть извозчик на улице спьяну наскочит иль холера и с меня дань свою соберет), вот умора будет. Письмо-то моё ведь сразу по назначению попадет. В небесную канцелярию. Глядишь, там его прочитают – и тепло у них на сердце станет, письмо-то я теплое написал.

Хотя, может, и по-другому выйдет… почитают и скажут:

– Да, был такой человек, может, где и оплошности совершал, но все же к пониманию стремился.

Да, кстати, в конце я две буквы подписать не забыл, PS называются.

Я их как-то в другом письме подглядел, в розовом таком, надушенном, но… ой-ой-ой… тайну свою не выдам…

Первая Р – так, ничего особенного, обычная буква, у нас с нее и Рыба, и Рожа начинается.

А вот S – загляденье, а не буква. Змейкой извивается, шейку выгибает, как институтка нежная. Как такую не нарисовать!