Летний свет, а затем наступает ночь

Мы видели, как на горы опускается ночь, и стояли во дворе, когда слегка задрожало небо, — птицы смотрели вверх, — а потом на востоке поднялся огненный шар. Для чего мы живем: не опасно ли отвечать на такие вопросы? Наверное, нет. Есть ли у нас иная роль, чем целовать губы и так далее? Но иногда, пока нас вечером еще не одолел сон, а день со всем своим беспокойством уже закончен, мы лежим в кровати, слушаем кровь, и темнота входит в окна, в нас просыпается глубокое и неприятное подозрение, что закончившийся день прошел не так, как должен был, что мы не сделали что-то важное, вот только не знали, что именно. Разве вы иногда не размышляете о том, что нам никогда не бывает одинаково хорошо, индивид никогда не имеет больших возможностей влиять на свою среду, не всегда легко быть участником, но редко кто не хочет, — в чем же причина? Возможно, ответ кроется в другом вопросе: кому больше всего выгодно такое положение?

Для чего я жила; нашу тетю звали Бьёрг, она дважды была замужем, родила троих детей. Ее первый муж сорвался со скалы, когда собирал птичьи яйца, летел вниз тридцать метров, ему было чуть за двадцать, спустя полгода родился их сын. Второй муж Бьёрг разбился на русском джипе, машина укатилась вниз по склону, четыре раза перевернувшись, упала в реку, мужа припечатало в руль, голова наполовину оказалась в воде, которая тихо смыла его жизнь. Бьёрг сидела рядом, у нее были сломаны ноги, и она могла лишь смотреть на него и повторять его имя, пока не онемели губы, тогда ей было около пятидесяти. Тетя умерла в девяносто с лишним, и мы иногда называли ее вечно юной, потому что, несмотря на смерть двух любимых мужей, ее жизнерадостность и вера в жизнь казались неисчерпаемыми, когда она приходила, все становилось лучше. Поэтому нас и шокировал ее вопрос на смертном одре, но, возможно, в нем не было отчаяния, Бьёрг задала его, ничего такого не имея в виду, и, наверное, даже сама собиралась ответить, но помешала смерть. А нам теперь вечно жить с этой неопределенностью: вдруг в глубине души у Бьёрг действительно была густая тьма, но мы не очень хорошо знаем других, часто видим лишь то, что лежит на поверхности, а о скрытых внутри мирах понятия не имеем. В свое время мы даже не подозревали об отчаянии Ханнеса, нам и в голову не могло прийти, что директор вязальни превратится в Астронома, мы не знали, что у Кьяртана постоянные проблемы с тем, чтобы сдерживать свой половой инстинкт, что такой спокойный человек, как Асдис, обезглавит петуха и расстреляет щенков, — никогда не забудем их жизнерадостности. Не забудем мы также и вопрос Бьёрг: для чего я жила? И не являются ли наши рассказы о жизни и смерти в деревне и окрестностях своего рода реакцией на этот вопрос, на связанную с ним неопределенность?

Мы говорим, пишем, рассказываем о большом и малом, чтобы постараться понять, что-то постичь, даже саму суть, которая, однако, постоянно ускользает, как радуга. Древние предания гласят, что человек не может видеть Бога, это приведет к его смерти, аналогично обстоит дело и с тем, что мы ищем, — смысл в самом поиске, результат бы нас его лишил. И, конечно, именно поиск учит нас словам, которые описывают сияние звезд, молчание рыб, улыбку и грусть, конец света и летний свет. Есть ли у нас иная роль, чем целовать губы; знаете ли вы, кстати, как сказать «я тебя хочу» на латыни? А по-исландски?]

В лесу много думаешь, особенно если через него протекает большая река

Одним февральским утром на площадке у кооперативного общества с тяжелым вздохом затормозил зеленый автобус, двери открылись, и вышел человек в таких красных брюках, что его ноги, казалось, стояли в ярком пламени. Прошло уже больше недели с тех пор, как перегорели лампочки и темнота накрыла Давида и Кьяртана, пачки с концентрированным кормом чуть не убили Кьяртана, приятели увидели падающую стремянку, в темноте они не могли найти нужных товаров, и им стало не по себе.

Кроме Сигрид и приятелей в кладовку никто не ходил, мы лишь много позже узнали о Бенедикте, и, по словам Сигрид, там ничего особенного не случилось, только ни зги не видно, проводка пришла в негодность, но Симми уже заказал в столице запчасти, и с минуты на минуту ожидается новый директор. Ничего необычного не происходит, сказала она, да и что такого могло случиться, но в темноте люди работают медленно, она действует на нервы, и сложно порицать Давида и Кьяртана за то, что они не могут отрешиться от мыслей о руинах, давайте проявлять терпение. Сигрид всегда была очень убедительной, ничего необычного; а дома сексуальный слабак Гудмунд: их интимная жизнь внезапно стала такой бурной и разнообразной, что иногда он с нетерпением ждал возвращения жены, иногда не хотел, чтобы она приходила, она же была как ураган.