Летний свет, а затем наступает ночь

ЭЛИСАБЕТ. Немец, бывшая футбольная звезда, в свое время, разумеется, стройный и элегантный, но сейчас так растолстел, что ему трудно двигаться. Однако без проблем шевелит языком, очень болтливый, говорил почти без остановки, но, к сожалению, у него так несло изо рта, словно он собирался лишить меня жизни; и как только венгерке удалось выжить, проведя с ним столько времени в машине?

МАТТИАС. И о чем он говорил, этот немецкий футболист? Ты осилила разговор по-немецки?

ЭЛИСАБЕТ. Кое-что; когда знаний немецкого не хватало, переходила на английский… Он говорил обо всем на свете, как это часто бывает у словоохотливых людей, перескакивая с темы на тему, иногда противореча самому себе в одном предложении, однако всегда возвращался к их деятельности и миссии, которая состоит в том, чтобы спасти фрагменты умирающей культуры, которые нужно и еще можно спасти. Они фактически утверждают, что наша культура, европейская цивилизация стоит одной ногой в могиле, и…

МАТТИАС (поднимает левую руку). Тому, кто поездил по Европе, трудно на это возразить, а тот, кто хоть немного смотрел американское телевидение, вообще должен бодро согласиться — и радоваться! Но я не понимаю таких спасательных акций…

ЭЛИСАБЕТ (смотрит прямо на него, словно ощупывая лицо глазами). Ддя них латынь — это своего рода жесткий диск, она хранит все важное, подробнее объясню позже, но венгерка мне определенно нравится, в ней столько жизни, и это не может не импонировать. Ее мало волновало, как она одета, — ходила полуобнаженной, немцу хоть бы что, он, похоже, толстокожий, но наш мужчина, по счастью, не такой. Она очень красивая.

МАТТИАС (наклоняется к ней). Неужели красивее матери Давида?

ЭЛИСАБЕТ (изучающе смотрит на него). Не знаю, вероятно, нет, но у нее славянская внешность, которая, похоже, притягивает исландцев.

МАТТИАС (усмехается). Я иногда думал о ней в лесу.

ЭЛИСАБЕТ. Ты

думал о ней?

МАТТИАС. В лесу много думаешь, особенно если через него протекает большая река.

ЭЛИСАБЕТ. А обо мне думал?

МАТТИАС. Да. Но послушай, не надо так, не отрываясь, смотреть на людей, когда разговариваешь, иногда нужно отводить взгляд в сторону, вниз и тому подобное.

ЭЛИСАБЕТ (сложив руки на груди, не отрывает глаз от его лица). Часто? И как?

МАТТИАС. Я отвечу, если ты посмотришь немного в сторону, например в окно, глянь, вон виднеется «Ночное небо». Уже лучше, а то ты просто душишь взглядом!

ЭЛИСАБЕТ. Теперь можно на тебя посмотреть?

МАТТИАС. Только не забывай иногда отводить глаза. Боже мой, ты совсем не изменилась!

ЭЛИСАБЕТ. Часто? И как?

МАТТИАС. Что часто и как?

ЭЛИСАБЕТ. Ну… ты ведь…

МАТТИАС. Думал ли о тебе, безусловно, о теле и душе, но день на день не приходился. Иногда я много дней едва помнил о существовании Исландии, и это было чертовски хорошее чувство, но те дни сменяли другие, пожалуй самые трудные, и тогда если я думал, то думал о тебе, я никогда не покидал тебя, — вероятно, такова моя судьба. Но вряд ли ты хочешь, чтобы я пустился в подробности, давай не здесь: не все мысли были приличными, некоторые — чертовски непристойными!

ЭЛИСАБЕТ. А женщин у тебя было много?

Бранд и Фьола переглянулись.

МАТТИАС. Шесть лет — долгий срок, я не импотент.

ЭЛИСАБЕТ. И СКОЛЬКО ИХ было?