Летний свет, а затем наступает ночь

Маттиас шел вдоль кооперативного общества. Небрежной походкой, немного вразвалку, в пальто, напоминавшем монашескую рясу. Он остановился на углу и посмотрел в проход между кооперативным обществом и складом, который иногда называли Берлинговым[5]

проливом. Маттиас стоял сунув руки в карманы и думал. Когда руки в карманах, хорошо думается: человека охватывает спокойствие, своего рода смирение, иногда уныние или грусть; кто стоит вот так, сунув руки в карманы и прислонившись плечом к стене дома, и думает, тот на несколько мгновений становится свободным и ни от кого не зависит. Вынув руки из карманов, Маттиас продолжил свой путь, и в то же время из кооперативного общества вышла женщина, а за ней мужчина, они увидели, как Маттиас наклонился, поднял камень-голыш и положил в карман, потом стоял неподвижно, как им казалось, в тяжелых раздумьях, мужчина и женщина смотрели на него, женщину звали Роза, она с одной из ферм к югу от деревни, заседает в местной администрации, умеет организовать и реализовать, у них в долине мало что происходит без ее участия: Роза может сесть на стул у стены и играть на скрипке грустные мелодии курам на дворе, собаке и детям, иногда приходит любопытный теленок. Мужчина живет в нашей деревне, это Даниэль, тот самый ветеринар, который позаботился о сломанной ноге Симми, когда тот упал с лошади. От Даниэля иногда пахнет виски, он мечтает о Розе, пишет ей любовные письма, читает их ночи и своему двенадцатилетнему коту, затем подшивает в папку. Когда они с Розой выходили, он дотронулся до ее пуховика тыльной стороной ладони, по телу словно прошел ток, и жизнь была прекрасной. Даниэль стоял рядом с Розой, наслаждаясь моментом счастья, и смотрел, как Маттиас исчезает за дверью склада. А на складе висел на телефоне Кьяртан, в очередной раз пытаясь дозвониться до Симми: запасные детали уже пришли и можно начинать, нужно же наконец победить тьму; Давид же сидел на своем месте, откинувшись на стуле: затылок касался стены, глаза полузакрыты, выражение лица как у спящего человека. Опасно слишком приближаться к своим снам, они могут лишить силы жить, вытеснить волю, а что есть человек без воли?

пять

Под вечер Маттиас постучал в дверь Элисабет, но никто не вышел; оглядевшись, поискал звонок — безрезультатно. Дверные звонки громкие и пронзительные, но если такого нет, всегда можно сделать вид, что стука в дверь вы не слышите, и тем самым избавить себя от ненужных разговоров. Маттиас помялся, затем взялся за ручку, и дверь открылась: внутри было сумрачно. Он ничего не сказал, не крикнул: привет, я здесь, — просто вошел, снял ботинки, «монашескую рясу» и, пройдя внутрь, увидел ее: он увидел Элисабет.

И вот уже три дня, как их не было видно.

Кьяртан лежал дома в кровати и спал уже шестнадцать часов непрерывным глубоким сном без сновидений, большое тело лежало неподвижно, грудная клетка поднималась и опускалась, словно спокойное море, Асдис и дети бесшумно ходили вокруг. Давид тоже долго спал, но только потому, что попался в сети сновидений, для него сон — это пещера, где он чувствует себя в безопасности. Проснувшись, он отправился в гости к отцу, но не по дороге, а месил сугробы на пустоши; Давид с Астрономом долго сидели и разговаривали, сначала о складе: так ты чувствуешь что-то необычное, с горящими глазами спросил Астроном своего сына. Да, не колеблясь ответил Давид, или я так думаю… хотел бы думать, не знаю, как бы это описать, будто постоянно щекочет нервы, входишь в кладовку и сразу ожидаешь… да, чего-нибудь… но как только оказываешься среди людей, это кажется странным.

Возможно, это все моя вера в необъяснимое, ты же знаешь; вещи становятся реальными, как только мы создаем их в мыслях. А в этом случае настолько реальными, что Кьяртан тоже чувствует… нет, к черту, папа, почитай мне что-нибудь, я не хочу сейчас в этом копаться. И Астроном тяжело поднялся с кресла, взял с полки книгу, переплетенную в коричневую кожу, принялся медленно читать, и этот почти мертвый язык, когда-то правивший миром, наполнил комнату на самом краю света; Давид сидел, наклонившись вперед, и слушал, мало что понимал, но представлял себе зубастую стену крепости, покинутый город с парящими над ним птицами. Время от времени Астроном отрывал взгляд от книги и пересказывал текст: сюжет оказывался не так уж далек от картин, которые рождала латынь в голове Давида. Закончив чтение, Астроном встал, принес бутылку красного вина, открыл и налил в два стакана, они пили, и Давид спросил: так вы, ученые, полагаете, что приближается конец?