Летний свет, а затем наступает ночь

Небо медленно светлеет. Над кооперативным обществом парят два ворона. Скоро на скотобойню вернется машина с прицепом, наполненным блеянием, летом, которое превратится в замороженные тушки еще до конца недели, сейчас вторник. Аки выходит, Асдис делает вид, что работает на компьютере, и не здоровается с ним, встает, чтобы проследить за Аки из окна, видит, как он подходит к склону, спускаясь, исчезает из вида, там фьорд освобождается от ночи; он ушел, кричит Асдис вглубь, гнить ему в аду, отзывается Мунда, а глава администрации входит в кабинет и внимательно изучает оставленные Аки бумаги, между бровей тревожная морщинка. Аки минует «Теклу», там внутри темно, заходит на скотобойню, смотрит на стрелка за работой и на трех работников у небольшой поточной линии под платформой для убоя скота: подросток с плеером в кармане и грохочущим рэпом в ушах помогает переворачивать тушки, когда они в конвульсиях падают с платформы, напротив него высокий сутулый мужчина лет шестидесяти, он перерезает ягнятам горло, кровь хлещет в желоб, из них струей вытекает лето, третий работник подвешивает тельца на крючки, конвейер поднимает их на второй этаж, где они превращаются в тушки, затем в еду. Аки заходит в овчарню, смотрит на жующих жвачку животных: они напоминают ему футболистов; спускаются два забойщика, здороваются с ним — он слегка наклоняет голову, — прислоняются к ограде, выдался перерыв: двадцатилетние парни, с пояса у них свисают крючки для туш, на бедрах — футляры с тремя ножами; раздается шум подъезжающей машины.

Аки приникает к решетке, протискивает свою изящную мягкую руку, ягненок осторожно нюхает ее, Аки смотрит ему в глаза, прислушивается к приглушенному звуку забойного пистолета, шуму падающего на конвейер тела и думает: как же коротко расстояние между жизнью и смертью, между летом и зимой, он собирается подумать о чем-нибудь еще, хочет, но ничего не приходит на ум, считает головы в овчарне, затем выходит, забойщики с ухмылкой смотрят ему вслед: когда тебе около двадцати, ты очень много ухмыляешься, тебя ничто не приводит в уныние, и до смерти им так далеко, что нет смысла измерять расстояние. Аки спускается к воде, садится на большой прибрежный камень, маленькие волны приходят-уходят, приходят-уходят, приходят-уходят, приходят-уходят, приходят-уходят, море гипнотизирует. Проходит немало времени, а Аки все смотрит — ни в этом мире, ни в ином его почти не существует, только голубые глаза, следящие за тем, как волны приходят-уходят, приходят-уходят, глаза, напоминающие выдувное стекло. Затем в его голове что-то проносится, вероятно мысль или впечатление. Сегодня вторник, между половиной десятого и десятью в ежедневнике большой знак X, в это время он занимается самоудовлетворением, обычно рассматривая американские глянцевые порножурналы, но у него с собой еще две книги Анаис Нин. В прошлый вечер вторника в гостевой комнате у главы администрации было как-то неудобно, но в то же время интересно, он попутно слышал Сольрун, она, похоже, разговаривала по телефону, голос у нее мягкий. Жду с нетерпением, думает Аки, немного раздвигает ноги, вспоминает фрагменты книги Нин «Дельта Венеры». Нет, не жду, думает он с грустью, никакого изменения в ощущениях, ни единого намека, он смотрит на поверхность моря, которое простирается в три стороны и в одном месте сливается с гористыми островами, исцарапавшими горизонт. Было бы здорово, если бы он мог посчитать рыб или слезы, стекающие по лицу, по худым щекам, ничего не чувствуя, кроме внутреннего онемения, будто у глаз свобода воли, словно слезы бегут от него. Крысы и тонущий корабль, думает он с горечью. Так и сидит на камне. Не может посчитать рыб. Не может посчитать слезы. Думает: почему я живу?

Вечером он ел в «Текле». Тихая музыка, кажется струнный квартет давно умершего композитора, паста, бутылка красного вина. Он несколько раз напивался в гимназии, в конце восьмидесятых, тогда ассортимент был небогат, красное вино только в фильмах и посольствах; каково это — снова напиться вдрызг, подумал он, посмотрел меню, внимательно изучил карту вин, возможно, именно воспоминание о тех дерзких днях привело к тому, что он заказал целую бутылку — не половину, не бокал, — и, возможно, поэтому не мог посчитать ни плавающих в море рыб, ни льющихся из глаз слез: когда принесли еду, он уже выпил не менее половины бутылки. После двух бокалов начал моргать, как и мы. После трех — стал оглядываться вокруг и кивать другим гостям: их было пятеро, не считая его, вон там у окна сидел врач Асбьёрн. На седьмом бокале он подозвал Элисабет и сказал очень тихо и очень осторожно, словно расставляя слова руками: я кое-что о вас знаю, и тут его вырвало на стол, еду, пол, немного попало и на нее, на зеленую кофту. Аки с удивлением посмотрел на рвоту, затем в лицо Элисабет и сказал: я не мог посчитать рыб.

шесть