Лето, когда ты была невестой

Брегир попытался открыть глаза, но обжигающий свет полоснул их резкой болью. Мужчина потёр веки, с усилием повторяя попытку что-то увидеть. Он лежал в просторной лекарской зале, одну стену которой занимало окно, выходящее в самый дикий уголок сада. Ослепительное весеннее солнце прорывалось сквозь молодую зелень и рассыпалось множеством бликов на круглых боках лекарских пузырьков, что выстроились длинными рядами на этажерках вдоль стены.

К его кровати бросился кто-то невысокий и, несмотря на пышную комплекцию, проворный. Наконец, сумев полностью раскрыть глаза, Брегир увидел над собой вовсе не лицо целителя, как ожидал, а трясущиеся морщинистые щёки старой няньки Келлехерд, щедро окроплённые блестящими слезами.

— Ах, очнулся, милый, что ж ты, горюшко-то моё, — запричитала она, пытаясь поудобнее поправить под ним подушку. Добрая старушка за эти два года успела полюбить его, как сына.

— Келлехерд? Почему ты не с цесаревной? — удивился он.

— Да у девочки ещё десять нянек, есть кому присмотреть. А тебя-то тут, сиротинушку, одного бросили, кто ж водички подаст, иль ещё что?

Настойчивая, слезливая забота нянюшки настораживала. Уж не столь и рана-то серьёзная, чтобы так за ним ходить да у постели бдить.

— Он очнулся? — прозвучал от дверей голос цесаря. — Келлехерд, оставь нас.

Что-то было не так. Зачем цесарю понадобилось навещать телохранителя? Нянюшка недовольно поджала губы и нехотя вышла из лекарской. Правитель подошёл ближе, и Брегир попытался подняться, но резкая боль уложила его обратно.

— Не нужно, — цесарь мягко поднял ладонь, останавливая его. Он приблизился к постели телохранителя и опустился на стоявший рядом колченогий табурет.

Брегир напряжённо всматривался в красивое, ещё молодое лицо правителя, пытаясь найти хоть малейшую подсказку в его сдержанном, чуть отстранённом выражении. И нашёл, когда его взгляд встретился со взглядом мягких серых глаз, что смотрели на него со скорбью и искренним сочувствием, будто лежал он не на больничной койке, а в белых цветах на деревянном помосте, приготовленный для ритуального посмертного сожжения.

— Это был яд? — вспомнил он мысль, мелькнувшую перед тем, как угасло сознание. Цесарь покачал головой.

— Проклятие. Предназначавшееся мне. Снять которое могла лишь моя королева.

Брегир хотел было облегчённо вздохнуть — всё-таки с проклятием, каким бы оно ни было, можно жить, но что-то неуловимое в лице цесаря заставило насторожиться.

— Оно обращает в белого медведя каждую новую и полную луну, — продолжил цесарь, не дожидаясь вопросов. — Через два дня полнолуние. Мы должны запереть тебя на случай… Если оно подействует, ты будешь слишком опасен.

Огромная волна, тёмная и душная, накрыла раненого мужчину, но он ухватился за единственную надежду, шёлковой нитью блеснувшую перед его взором:

— Оно может не подействовать?

— Будем молиться, чтобы было именно так, — обронил цесарь, подавив тяжкий вздох.

— А если этого не произойдёт? — спросил Брегир, и тут же об этом пожалел: брови правителя резко сдвинулись к переносице, словно он пытался сдержать острый приступ боли.

— Брегир… — он вновь поднял серые глаза на телохранителя. Он не привык извиняться, да и не должен был, но в его взгляде читались отголоски вины. И бессилие что-либо изменить. — Если ты обратишься в чудовище… У нас не будет выбора. Мы не сможем сдерживать тебя вечно, — голос цесаря был тих и твёрд, и страшная волна схлынула, унося с собой всё, оставляя лишь ослепительно-белую, холодную пустоту. В оглушающей тишине, будто замедлившись, тяжело стучало сердце. В опустевшую голову по одной возвращались мысли. Два дня. Два дня, и всё может закончиться. И он никогда уже не обнимет её, не вдохнёт запах сосновой смолы от её шёлковых волос, не утонет в дерзких, смеющихся карих глазах. Не прикоснётся к загорелой коже, не сомкнёт пальцы чуть выше обнимающего тонкое запястье кожаного браслета, украшенного янтарём, который Брегир сам сплёл ей минувшей осенью, и с тех пор она его не снимала.

Гленнвен. Лесная девушка, что носит мужские порты и льняную рубаху, стреляет из арбалета лучше, чем добрая часть цесарских воинов. Дочь охотника, которую он назвал бы своей на исходе нынешнего лета. Маленькая отважная Гленн…

— У тебя же… есть невеста, — будто прочитав его мысли, прервал молчание цесарь, и Брегир лишь кивнул, не в силах вытолкнуть из сведённого спазмом горла ни единого слова.

— Я пошлю человека, — произнёс цесарь, поднимаясь. — Расскажешь, где он сможет её найти.

***

Гленнвен, чуждая цесарскому этикету, и не подумала ждать, когда перед ней растворят двери лекарской. Она так стремительно шагала по коридору, что провожавший её слуга отстал и затерялся где-то позади, хоть и не оставил надежды догнать её. Она бросилась к уже поднявшемуся на ноги Брегиру, обвила его шею руками, окутала запахами леса и костра. В её тёмно-русой косе застряли мелкие веточки, из-за расшитой тесьмы, перехватывающей лоб, выбилось несколько прядей, прилипших к мокрым вискам, а сердце стучало так сильно, что отдавало болью в раненом плече Брегира.