Лето ночи

Доктор выглядел несколько смущенным, если не сказать настороженным, но выглянул на улицу – из-за его спины Харлен увидел, что грузовика, разумеется, там уже не было, – и пошел звонить Барни. Миссис Стеффни попросила запереть двери, пока они будут ждать полицию. Харлен был целиком с ней согласен. Он бы еще запер и все окна, но, как ни странно, у таких богатых людей не было кондиционера, а значит, в доме сразу стало бы невыносимо душно. Он чувствовал себя в относительной безопасности, пока миссис Стеффни суетилась на кухне, разогревая для него еду – он пожаловался, что не обедал сегодня, хотя на самом деле съел спагетти, оставленные мамой на плите, – и пока мистер Стеффни уже в четвертый раз допрашивал его о том, что произошло, и пока Мишель смотрела на него широко распахнутыми глазами. Этот взгляд мог означать все, что угодно: от немого обожания отважного героя до откровенного презрения, поскольку он оказался такой задницей.

В настоящий момент Харлену это было безразлично.

«Старуха в его комнате. Ее лицо в окне, она смотрит вниз, прямо на него…»

Сначала он подумал, что это Двойная Задница, но потом каким-то образом понял, что видел миссис Дагган. Ту, другую. Которая давно умерла.

«Тот сон. Лицо в окне. Он падает…»

Харлен вздрогнул, когда миссис Стеффни предложила ему пирожное. Доктор Стеффни продолжал расспрашивать, как часто его мама уходит по делам и оставляет его одного? Осведомлена ли она о том, что по закону детей не полагается оставлять без присмотра?

Харлен попытался было ответить, но это было нелегко. Во-первых, у него рот был набит пирожным, а во-вторых, не хотелось выглядеть грубым в глазах Мишель.

Барни прибыл ровно через тридцать пять минут после звонка, что, по мнению Харлена, стало новым городским рекордом.

Он повторил свою историю снова, теперь менее искренно, но зато с большей живописностью. Когда он дошел до описания лица в окне и грузовика на улице, голос задрожал вполне натурально. В действительности он как раз подумал о том, что был близок к мысли свернуть с аллеи и спрятаться в одном из пустых домов или темных сараев на Каттон-драйв, и о том, что ждало его там.

Когда он дошел до конца своего повествования, на глазах выступили слезы, но он сдержал их, ни в коем случае не желая плакать при Мишель Стеффни. Он даже пожалел о том, что она ушла наверх переодеться во фланелевый халатик, пока ее мама занималась горячим шоколадом. И когда девочка вернулась, к чистейшему ужасу и физическому возбуждению от избытка в крови адреналина уже примешалось легкое сексуальное волнение.

Констебль Барни отвез его домой. С ними увязался и доктор Стеффни, который остался посидеть с Харленом в машине, пока Барни ходил по дому. Там все оставалось таким же, каким его оставил Харлен: все лампы горят, двери не заперты. Барни, однако, прежде чем войти, подошел к задней двери и постучал. Хотя, по мнению Харлена, нужно было поступить как раз наоборот: ворваться с пистолетом в руке, размахивая ордером на обыск, как это делали копы в «Обнаженном городе». Барни же, похоже, вообще не имел пистолета, по крайней мере не носил его с собой.

Харлен продолжал отвечать на расспросы доктора о привычках матери относительно проведения уик-эндов, все время ожидая услышать страшные крики из дома.

Барни вышел и помахал им рукой.

Никаких признаков насильственного вторжения, – сказал констебль, когда они поднимались по ступенькам, и Харлен сообразил, что обращаются не к нему. – Но, похоже, что тут кто-то пошуровал. Будто бы что-то искали. – Он повернулся к Харлену: – У вас только сегодня так, сынок, или всегда?

Харлен осмотрел кухню и столовую. Сковородки на плите покрыты слоем застывшего жира. Стопки грязной посуды в раковине, на столе, даже на подоконнике. Кипы старых журналов, всякие коробки и разный хлам на полу. Переполненные пакеты для мусора. В гостиной немногим лучше. Харлен знал, что под всеми этими газетами, бумажными тарелками и другим барахлом имеется кушетка, но он видел, что ни коп, ни доктор об этом и не догадываются.

Он пожал плечами.

– Мама не самый аккуратный человек на свете.

Джим тут же возненавидел себя за тон, которым произнес это: будто он собирается извиняться перед этими задницами.

– Посмотри, может, что-нибудь пропало, Джимми. Барни как будто только что вспомнил его имя. Харлен терпеть не мог, когда его так называли, – наверное, даже больше, чем когда били. Кроме, конечно, сегодняшнего случая, когда его так назвала Мишель. Он отрицательно покачал головой и пошел из комнаты в комнату, пытаясь незаметно навести хоть кое-какой порядок.

Не-а, – сказал он. – По-моему, ничего не пропало. Но я не уверен.

«Какого черта тут могли бы украсть? Мамину электрогрелку? Бумажные тарелки? Мои нудистские журналы?»

Харлен внезапно покраснел при мысли, что Барни, или ФБР, или кто-нибудь еще устроит в доме настоящий обыск и найдет спрятанные журналы.

– Эта старуха была наверху, а не здесь, – пояснил он чуть более грубым тоном, чем намеревался.