Лето в Сосняках

Это была сорокалетняя, грузная, коротконогая женщина, с квадратными плечами и смуглым лицом, миловидность которого портило выражение собственной значительности, какое бывает у ученых женщин, сознающих свою необходимость человечеству. Она умела показать свою работу, смело отстаивала правду и справедливость, под коими понимала прежде всего собственные интересы. Притом, однако, была талантлива, работяща, прогрессивна, поскольку прогрессивным было дело, которым занималась.

В поездке ее сопровождал научный сотрудник института Леня, молодой человек, у которого всегда был такой вид, будто он вчера прилетел из Сочи. Его знали все химики, хотя в химии он ровным счетом ничего не сделал. Наталья Кирилловна позволяла себе оказывать ему покровительство за счет науки, в которой она, как известно, была первой, а сама эта наука, как известно, была первой среди других наук.

Лиля заказала яичницу — была голодна. Миронов сосиски — тоже был голоден. Наталья Кирилловна ограничилась мороженым — уже позавтракала. Леня тоже уже позавтракал, но потребовал и яичницу, и сосиски, и мороженое.

— И по рюмке чего-нибудь, — объявил Леня бодрым голосом командировочного человека, дорвавшегося наконец до компании, где ему не запретят выпить.

— Я за рулем, — сказал Миронов.

— Пока поедем, все выветрится, — беззаботно сказала Лиля, — выпей, Володя, я поведу. Ты выпей, а я не буду.

Она казалась ему изумительной за этим столиком, в этом павильоне, на этой улице — стройная, с длинными льняными волосами, падающими на светло-синюю куртку на золотых пуговицах.

— Армянский коньяк три звездочки — мимо, армянский коньяк четыре звездочки — мимо, «Двин» — о! — сказал Леня, читая карточку вин.

Наталья Кирилловна не повернулась к нему, только звякнули лауреатские значки на ее груди.

— Леня, вы не рано принимаетесь за коньяк?

— Раньше сядешь — раньше выйдешь, — ответил Леня и посмотрел на девиц, сидевших за соседним столиком.

— У вас красивая куртка, — сказала Наталья Кирилловна Лиле.

— Вам нравится? А вот…

Она начала развязывать пакет, в котором лежала купленная кофточка. Но Наталья Кирилловна уже заговорила с Мироновым. Похвалив Лилину куртку, она отметила присутствие Лили за столом, чтобы больше к ней не возвращаться и приступить к делу, ради которого приехала.

Лиля растерянно посмотрела на нее и медленно завязала шпагат на пакете.

— Надо форсировать, Володя, — сказала Наталья Кирилловна, — фактор времени — решающий. Успеем до ноября — попадем на соискание. Не понимаете, как это важно?

— Успеем, сделаем, — ответил Миронов, глядя на Лилю и улыбкой призывая ее к снисходительности. Сейчас они поговорят и разойдутся, и не будет никакой Натальи Кирилловны, и не стоит обращать на нее внимания.

Слушая себя, Наталья Кирилловна продолжала:

— В случае необходимости я напишу в правительство. Через голову Селезнева. Пусть он получит мое письмо не от меня, а из правительства. Этих людей больше ничем не пробьешь.

— Селезнев шатается, не удержится Селезнев — в ближайшем времени сковырнется, — объявил Леня.

— От вашего завода на соискание войдете вы, — продолжала Наталья Кирилловна, — от института — я, Леонид и Шебодаев. Шебодаев бездарность, но он еще не получал Сталинской, ему хотят дать, его надо вставить обязательно.

Наталья Кирилловна говорит так откровенно не потому, что Сталинская премия ей нужна, у нее их было две, а потому, что получение Сталинской премии означало признание ее работы, признание ее личности, а неполучение означало непризнание.

— Работу закончим в срок, — сказал Миронов сухо, — что касается выдвижения на премию, то ни один работник завода не может быть включен в список института.

— Что за чепуха! — возразила Наталья Кирилловна.

— Таково решение партийной организации, — сказал Миронов, хотя такого решения не было. — Как вы съездили?

В обращении с собой Наталья Кирилловна не допускала такого тона. Но уж очень нужен был ей Миронов.

— Ужасные гостиницы, — сказала она. — И во всем подражание Москве. Поезжайте в Прибалтику — там все самобытно, а у нас под одну гребенку. Построили в Москве такие павильоны, — она обвела рукой павильон, в котором они сидели, — пожалуйста, и здесь тенты, мороженое и девицы. — Она кивнула в сторону девиц, на которых поглядывал Леня.

— А чем вам не нравятся эти девушки? — спросила вдруг Лиля.

— Вам они нравятся?

— Очень. Молодые. Очень нравятся.

Медали на груди Натальи Кирилловны звякнули.

— Леня, попросите счет!

— Вы же их не знаете, — кривя губы, продолжала Лиля, — может быть, они совсем не то, что вы думаете! Пьют вино — разве это запрещено? Ведь мы тоже пьем.

— Я

предпочитаю девушку с книгой, а не с бутылкой вина, — сказала Наталья Кирилловна.

— А они предпочитают бутылку вина. Кому до этого дело?

Миронов взял у официантки счет.

— Володя, Володя! — Наталья Кирилловна протянула одну руку к счету, другой раскрыла сумочку.

— Вы у меня в гостях, — ответил Миронов, расплачиваясь.

Наталья Кирилловна встала.

Я жду от вас подробного письма, Володя. А еще лучше жду вас в Москве.

Лиля сидела, опустив голову на руки.

— Ты на меня сердишься?

— Что ты, Лиля.