– Подобного… подобного не мог совершить человек! – неожиданно воскликнула Ацуко Тюдзэндзи. – Хотя эта личность «матери» и возникла в сознании Рёко-сан в самой критической ситуации, я все же не могу поверить, что она могла совершать подобные бесчеловечные поступки без единого колебания! Нет такой матери, которая могла бы это сделать!
– Разве нет? – возразил Энокидзу. – Она ведь сделала лишь то же самое, что и ее собственная мать.
Хотя Энокидзу не двигался, его слова указывали на Кикуно.
– Ситуация… разве ситуация не была иной? – голосом, полным слез, возразила Ацуко.
Она как будто пыталась изо всех сил защитить нечто, не имевшее формы, – какой-то идеал. Однако ее старший брат не позволил ей сделать этого.
– Не заблуждайся. Хотя, если судить с точки зрения нашего здравого смысла, это и представляется неправильным, из всех трех личностей человеческим здравым смыслом обладает лишь Рёко-сан. Ни «Кёко», ни «мать»
Сказав это, Кёкогудо вновь поднялся с места. Ацуко смотрела на старшего брата глазами маленького ребенка, потерявшего свое самое драгоценное сокровище.
Несмотря на это, Кёгокудо продолжил говорить. Такова была его обязанность.
– «Кёко» похищала детей, а «мать» их убивала. Однако этот несчастливый обмен личностями происходил не часто. Полагаю, что после родов, когда она находилась в неустойчивом состоянии, это могло случиться дважды. По правде, этим все должно было закончиться. Доказательством этого можно считать, что в последующие примерно десять лет Рёко-сан оставалась Рёко-сан. Вот только у нее были нерегулярные менструации, и в своих свидетельских показаниях она отмечала, что изредка, когда у нее все-таки наступали месячные, она теряла сознание, впадая в забытье. Однако до появления «Кёко» дело не доходило. Но в позапрошлом году, к несчастью… в этот дом вернулся
– Макио Фудзино…
– Разумеется, Рёко-сан ничего не помнила. Поскольку в то время, когда «Кёко» влюбилась в Макио, она еще не была «личностью более низкого уровня», у Рёко-сан не могло быть ее воспоминаний. Но ее тело помнило. И «Кёко», и Рёко обладали единым телом. Они были совершенно одинаковыми, вплоть до каждой клетки организма. Поэтому тело отреагировало. Баланс секреции гормонов нарушился, и начались менструации. И тогда долгое время спавшая «Кёко» проснулась. Впервые за десять лет она открыла дверь в ту маленькую комнату – и похитила ребенка. Затем, точно так же, как десять лет назад…
– Убила его… – лицо Кибы приобрело свирепое выражение. – А последствия уладила сама Рёко в состоянии убийцы – «матери»!
– Вероятно, так и было. Теперь рецепт приготовления вытяжки из дурмана знали лишь «Кёко» и «мать», которая, будучи по отношению к ней «личностью более высокого уровня», обладала ее воспоминаниями. «Мать» убивала ребенка, помещала его в формалин, после чего, уничтожая доказательства, разбиралась с последствиями… иными словами, вводя в кровь женщине, родившей похищенного ребенка, вытяжку из дурмана, она вызывала у нее состояние бреда и искусно хоронила все произошедшее во тьме. Потому что это было именно то,
– Я… я хотела действовать по собственной воле… но на самом деле была только марионеткой, управляемой проклятием Куондзи… не более… – тихо пробормотала пожилая женщина. Ее голос звучал отстраненно, как будто она говорила о событиях, случившихся в далекой чужой стране.
Сидевший с закрытыми глазами, прижав ладони ко лбу, Киба с горестным видом проговорил:
– Так, стало быть, то, что принятие Макио в семью и исчезновение младенцев произошло в одно и то же время, не было простым совпадением… Однако что же знала Сумиэ Тода? Какое она имела отношение ко всему этому?
– Это также предположение, но не могла ли она стать свидетельницей того, как Рёко-сан вводила «лекарство» из дурмана одной из рожениц? Однако Сумиэ Тоду, очевидно, гораздо больше интересовал
– Ее целью… был наркотик?
– Дурман, или корейский асагао, – не такое уж редкое растение. Он растет в природных условиях, и его не слишком трудно выращивать. В конце концов она стала наркоманкой с тяжелой зависимостью от этого вещества.
– Это ее и убило?