Летом сорок второго

Это были не последние гости с Апеннинского полуострова. Немного погодя группа таких же юнцов снова ввалилась в хату. Одному из них было совсем худо. Он жалобно стонал, поддерживаемый под руки товарищами. Его усадили на ослон[43], стали стаскивать с ног задеревеневшие на морозе кожаные башмаки. Когда это удалось, все увидели раздутые ступни с почерневшими пальцами. Один из альпийцев стал перед Ольгой Гавриловной на колени, затараторил:

– Cara zia, imploro aiutare il mio amico! Dovete salvarlo! Suo padre era un membro del partito comunista, ei fratelli andò ai partigiani sloveni![44]

– Perché mentire, Ricco? Lei continua a non capire voi[45], – угрюмо сказал другой.

Ольга Гавриловна отпорола у своей телогрейки рукава, одела их на обмороженные ступни итальянца и плотно закрутила обрывками веревки. Альпийцы стали знаками спрашивать, в какую сторону прошли их подразделения. Тамара позвала из сарая Виктора, и Ольга Гавриловна велела сыну:

– Выведи их, покажи дорогу на Гончаровку. Хай тикают с Богом…

Виктор через огороды и сады вывел итальянцев к опушке рощи, за которой шла дорога. В десяти шагах от тропинки, по которой Виктор вел альпийцев, у ствола мощного дуба вдруг зашевелился сугроб, оттуда показались два человека в белых маскировочных костюмах. Направив оружие на итальянцев, один из них громко крикнул:

– Кто такие?

Все остановились. Виктор нерешительно пробормотал:

– Да заблудились вот… дорогу показываю…

– Уйди в сторону, пацан, – уже спокойно сказал солдат.

Виктор ступил на целинный нехоженый снег и прошагал с десяток метров. Солдат установил поудобнее ручной пулемет, резанул по итальянцам, свалив всех одной ловкой очередью. Облако перегоревшего пороха медленно проплыло над их рухнувшими телами. Разведчики вылезли из сугроба и, прицепив к валенкам лыжи и тихо переговариваясь, ушли вглубь рощи.

Виктор провожал лыжников взглядом, про себя размышляя: «Подумали перед смертью, что завел я их в засаду. Может, и проклянуть успели…»

Глубокой ночью в окошко к Журавлевым постучали. Ольга, накинув ватник-безрукавку, вышла открывать. В сени вошла худая, изможденная женщина.

– Ольга, прости Христа ради, – тихим голосом начала она, – это я, Новикова. Помнишь, как летом вместе с тобой к Клейсту с поклоном ходили, сынов наших из плена выручать? Пусти переночевать на одну ночь.

– Ты сама или с детьми?

– На улице они…

– Ну, давай их сюда, пусть не мерзнут.

В сени заскочил выводок из трех мальчуганов и двух девочек. Ольга собрала все имеющееся тряпье и постелила несчастной семье на полу у входа.

– Ты хоть скажи, что случилось? – спросила она Новикову.

– Ох, Ольга, ты только не суди меня. Легла я с детками спать, а щеколда об задвижку в сенях так и стучит, так и стучит. Выхожу глядеть – нет никого. И не раз, не два стучало. Я боязливая… Старики сказывали раньше, не к добру это…

– Дети у тебя голодные?

– Ольга, так нам сегодня повезло! Валюша моя конфет немецких набрала целую охапку! Говорит, немец сам разрешил взять. Прибежала и мне рассказывает. Я пошла вслед, а на улице котел на колесах стоит с лапшой горячей. И никого близко нету. Я черпак схватила, да в посудину какую-то накидала доверху. Так мы сегодня со дня оккупации первый раз не голодные.

Перед рассветом хаты задрожали от грохота танков. Наглухо заткнутые мешковиной и рогожами окна освобождались от светомаскировки. Она еще будет досаждать им, эта навязанная занавеска, она еще скроет тихий свет ночника, уютную домашнюю лампу, пока врага с его аэродромами не откинут подальше, но в это утро хаты изнутри, как и лица людей, умылись светом нового дня.

Крестьянки торопливо одевались и выскакивали на улицу взглянуть на освободителей. Некоторые, памятуя июльские дни и тогдашних солдат, зачастую голодных и угрюмых, хватали свои жалкие остатки пищи, подносили бойцам. Но видя в лучах просыпавшегося солнца румяных и подтянутых бойцов в дубленых полушубках и белоснежных маскировочных халатах, в нерешительности замирали. Бойцы весело отшучивались:

– Убери, мамаша, чугунок, детям оставь.

– Вместо этого кулеша подари лучше, молодка, поцелуй горячий!

– Некогда нам, хозяйка, щи хлебать. На Берлин торопимся!

Солдаты прошли село насквозь и скрылись за холмом, а мороз еще долго не мог разогнать жителей по домам.

Новикова ушла посмотреть, как там ее хата, вернулась совсем подавленной. Оказалось, в сумерках водитель советского танка не заметил халупы, прилепившейся у обочины, и снес ее. От хаты осталась горка глины с соломой.