Лев Толстой о величии души человеческой. Путь Огня

Какая удивительная вещь – работа! Ведь мы думаем, что работаем, чтоб есть, чтоб одеться, чтоб услужить людям, чтоб похвалили; неправда: все мы работаем для того, чтобы уйти из себя в работу. И уходить из себя – счастье – благо. [18]

Говорят: то только настоящее бессмертие, при котором удержится моя личность. Да личность моя-то и есть то, что меня мучает, что мне более всего отвратительно в этом мире. Остаться навеки со своей личностью это действительно мучение Агасфера (Агасфер или Вечный жид – легендарный персонаж, по преданию обреченный скитаться из века в век по земле до Второго пришествия Христа). [19]

Если есть бессмертие, то оно только в безличности. Истинное Я есть божественная бессмертная сущность, которая смотрит в мир через ограниченные моей личностью пределы. И потому никак не могут остаться пределы, а только то, что находится в них: Божественная сущность души. Умирая, эта сущность уходит из личности и остаётся чем была и есть. Божеское начало опять проявится в личности, но это не будет уж та личность. [20]

Все наши горести и страдания – только от признания собою своего телесного я, которого нет и никогда не было. Есть только Начало всего – Бог, и я – Его проявление, и чем больше я сознаю это (а вся жизнь неудержимо ведёт к этому сознанию), тем жизнь моя становится мне понятнее и радостнее. [21]

Если бы человек из всех голосов, говорящих в его душе, мог бы безошибочно узнавать голос своего истинного, вечного я, он никогда бы не ошибался, не делал зла. Для этого-то и нужно знать самого себя. [22]

Когда люди говорят, что мысль, деятельность духовная вообще есть произведение деятельности мозговых клеток, потому что деятельность мысли всегда обусловлена деятельностью мозга, и деятельность эта прекращается, как скоро уничтожен мозг или часть его, они говорят то же, что говорил бы человек, утверждающий, что музыкальное творчество всегда обусловлено деятельностью фортепьяно или оркестра, и деятельность эта прекращается, как скоро уничтожено фортепьяно, оркестр или часть их.

Те, которые говорят так, не знают истинно духовной (высшей) деятельности человека, которая не происходит от телесных условий, а пользуется телесными условиями, пока она связана с телесными условиями. [23]

Человеку кажется, что его животное – это самоё его существо, а духовная жизнь есть произведение этого животного, так же как человеку, плывущему на лодке, кажется, что он стоит, а бежит берег со всей землёю. [24]

Жизнь есть только сознание. То, что физиологи называют жизнью, есть только признаки, предшествующие, сопровождающие сознание и следующие за ним. [25]

Я – не только не я, плотский Иван, Пётр, от рождения и до смерти, но я по телу – только передаточное звено между моими предками и потомками; я, моё телесное я, – только мгновенная вспышка чего-то. Если есть во мне что-нибудь действительно существующее, то очевидно, что это не телесное я. [26]

Самое большое нравственное усилие и единственное, которое может сделать человек, это то, чтобы вспомнить, кто он. «Кто Я». Стоит мне в самые дурные минуты вспомнить это, и всё уясняется, всё тяжёлое, неприятное уничтожается. Кто я? Я – духовное существо, то, которое есть прежде, чем был Авраам (Авраам – библейский персонаж, прародитель еврейского народа. Родился, по традиционной библейской хронологии, в 1812 году до н. э. (XIX век до н. э.), прожил 175 лет и умер в 1637 году до н. э. (XVII век до н. э.)). И для этого существа всё равно, что о нём думают, всё равно, теперь умереть или после… [27]

Испытываю совершенно новое состояние сознания, когда признаю себя не Львом Толстым, а проявлением духовного беспредельного, единого существа: равнодушие к мнению людей, к состоянию тела, даже к своей производительности; испытываю кроткое, любовное бесстрашие всемогущества. – Прекрасная русская пословица: «как перед Богом». Жить перед Богом. [28]

Как хорошо, нужно, пользительно при сознании всех появляющихся желаний спрашивать себя: чьё это желание: Толстого или моё. Толстой хочет осудить, думать недоброе об NN, а я не хочу. И если только я вспомнил это, вспомнил, что Толстой не я, то вопрос решается бесповоротно. Толстой боится болезни, осуждения и сотни и тысячи мелочей, которые так или иначе действуют на него. Только стоит спросить себя: а я что? И всё кончено, и Толстой молчит. Тебе, Толстому, хочется или не хочется того или этого – это твоё дело. Исполнить же то, чего ты хочешь, признать справедливость, законность твоих желаний, это – моё дело. И ты ведь знаешь, что ты и должен, и не можешь не слушаться меня, и что в послушании мне твоё благо.

(…)

Я, Я, только и есть Я, а он, Толстой, мечта, и гадкая, и глупая. [29]