Левая рука тьмы

Мышцы Фалька напряглись, он еще крепче сжал рукоятку лазерного пистолета, но стрельбу пока решил не открывать: раненый боров очень опасен. Фальк лишь плотнее прижался к стволу дерева, стараясь не шевелиться.

— Человек, — снова проговорил дикий кабан, — думай для меня. Слова мне трудны.

Рука Фалька, державшая пистолет, задрожала. Неожиданно для самого себя он громко сказал:

— Ну и не говори тогда. Я не умею передавать мысли. Давай, иди своей дорогой, кабан.

— Поговори со мной мысленно, человек…

— Уходи, или я выстрелю!

Фальк выпрямился и вскинул пистолет.

Маленькие свиные глазки злобно уставились на оружие.

— Негоже забирать чужую жизнь, человек! — прорычал кабан.

Фальк ничего не ответил, уверенный, что зверь не поймет его слов. Он несколько раз повел дулом пистолета из стороны в сторону, потом снова прицелился и спокойно сказал:

— Уходи, зверь, и я не сделаю тебе ничего дурного.

Кабан в нерешительности опустил голову, затем с невероятной быстротой, как бы освободясь от связывающей его веревки, повернулся и опрометью побежал в том направлении, откуда пришел.

Некоторое время Фальк стоял неподвижно. Успокоившись, он продолжил свой путь. Теперь он шел, держа пистолет в опущенной руке.

Существовали старинные предания о говорящих зверях, но обитатели Дома Зоува считали их просто сказками. Фальк ощутил кратковременный приступ тошноты и желание громко рассмеяться, когда зверь убегал, с шумом продираясь сквозь чащобу.

— Парт, — прошептал он. Сейчас ему обязательно нужно было с кем-то поговорить. — Я сейчас получил неплохой урок этики от дикого кабана. О, Парт, вернусь ли я когда-нибудь к тебе?

Он поднялся по крутому склону, заросшему кустарником. На вершине Лес был реже, и Фальк увидел между деревьями свет солнца и чистое небо…

Еще немного и он вышел из-под сени ветвей на опушку. Зеленый склон опускался к садам и распаханным полям, окружавшим широкую спокойную реку. На противоположном берегу реки, на огороженном лугу паслось стадо в полсотни голов, а еще дальше, у западной гряды холмов, располагались сенокосные луга и сады. Чуть южнее того места, где стоял Фальк, река огибала невысокий бугор, на котором озаренные низким вечерним солнцем возвышались красные трубы Дома.

Он имел такой вид, как будто был перенесен в эту долину из некоего другого места, из тех веков, которые раньше назывались золотыми. Дикость безлюдного, близко подходившего к нему Леса, казалось, не могла коснуться его. Он как бы воплощал в себе пристанище, какое-то обещание, вселял веру в порядок. Это было произведение Человеческих Рук, гимн его труду. Неизъяснимая слабость охватила Фалька при виде дыма, поднимающегося из красных кирпичных труб. Огонь очага…

По земляному склону он сбежал вниз на тропу, которая вилась вдоль реки среди кустов и золотистых ив. Не было видно ни одной живой души, кроме бурых коров, пасшихся за рекой.

Тишина и покой царили в этой залитой зимним солнцем долине. Сбавив шаг, он прошел через огороды к ближайшей двери Дома. По мере того, как он огибал обрыв, тропа взбиралась все выше и выше. В спокойной воде реки отражались стены из красного кирпича и камня. Он в замешательстве остановился, решая, как ему быть, и пришел к выводу, что лучше всего будет позвать кого-нибудь, прежде чем следовать дальше.

Краем глаза он уловил какое-то движение в открытом окне — как раз над глубокой дверной нишей. Он в нерешительности стоял и смотрел вверх, как вдруг ощутил глубокую острую боль в груди, чуть ниже ребер. Он зашатался, затем поник, не в состоянии ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь.

Вокруг него появились люди. Он видел их, хотя и смутно, но почему-то не слышал их голосов. У него появилось такое ощущение, как будто он оглох и оцепенел. Безуспешно он силился собраться с мыслями. Его схватили и куда-то понесли, но он не ощущал рук, которые подняли его. Ужасно кружилась голова. Когда дурнота прошла, он потерял всякий контроль над своими мыслями, которые куда-то неслись, путались, мешали одна другой. Ему казалось, что какие-то голоса начали возникать в его мозгу. Одни кричали, другие шептали. От этой какофонии звуков он начал сходить с ума, и весь мир поплыл, тусклый и беззвучный, перед его глазами.

«Кто ты? Откуда пришел? Куда идешь? Человек ли ты?» — эти вопросы сливались с ответами, которые он спешил и не успевал мысленно составить.

Наконец, ему удалось различить стол, вернее, край стола, освещенный лампой в полутемной комнате. Он начал видеть, чувства стали возвращаться к нему.

Он сидел за столом, на котором стояла лампа. Он был привязан к стулу и ощущал, как веревка врезается в мышцы груди и рук при малейшей попытке пошевелиться. Слева от него возник человек, справа — другой. Они сидели так же, как и он, очень близко к столу. Они наклонились вперед и переговаривались друг с другом через него. Голоса их звучали, как будто из-за высокой стены, и он не мог, как ни пытался, разобрать слова.