Лгунья

Второй день был копией первого. Никто ничего не сказал. А что тут можно сказать? Почему бы дяде и племяннице не провести день вместе, обозревая окрестности, если они оба в отпуске? Мы снова поехали в лес. Ослепленные жарой и друг другом, мы только и делали, что лежали, зато выбор ложа был бесконечно разнообразен: мягкая трава, сухая листва, влажный мох, папоротник. Мы без конца целовались, не могли оторваться друг от друга, словно пытаясь остановить какое-то кровотечение. Мы занимались любовью до полного изнеможения. Часами изучали друг друга, запоминая наизусть. Наконец мы смогли говорить. Я снова рассказала ему все с самого начала. Мое повествование обрело более четкую форму. С каждым повтором открывалось все больше смысла.

Ночью, в его комнате, он рассказывал мне про море. Мы фантазировали, и кровать превращалась в лодку, и мы садились в нее и тихо качались на волнах, и был штиль, но вдруг налетал ветер, и лодку уносило в открытое море, все дальше от берега, пока мы не терпели кораблекрушение; но это всегда заканчивалось любовью – вернее, любовь была частью повествования, – так что эта история никогда не кончалась. Я могла без устали слушать о море. Заставляла его рассказывать о ночных вахтах, о пьянках во время увольнительных в Агадире. Меня поражала мысль, что этот человек, чьи маленькие, нежные пальцы доставляли мне ни с чем не сравнимое наслаждение, умел провести судно через самые бурные, самые коварные воды. Мысль, что он всегда может найти дорогу, восхищала меня. Это означало полный контроль над миром физического.

Нет, сказал он, нет, ничего подобного. Кораблем управляют компьютеры. Все моря нанесены на карту и поделены на квадраты.

Я улыбнулась и промолчала. Мы тихо качались в лодке–кровати и уплывали в бесконечность, во тьму, и я знала, что с ним я в безопасности, потому что он ориентируется по звездам, он понимает, как устроен мир, – не только мир, изобретенный человеком, но настоящий мир, вращающийся в бессмысленном космосе; он знал, что делать, когда небо чернеет и волны устремляются ему навстречу; и если лодка, в конце концов, перевернется и мы начнем безнадежно тонуть, он знает, как выжить. Именно этого знания мне не хватало. Я жадно прислушивалась к каждому его слову.

Пробираясь к своей комнате в неясном, тусклом свете раннего утра, я встретила на лестнице tante Матильду. Волосы у нее были забраны в сетку. На ней был зеленый халат. Она стояла там, слегка наклонив голову, будто к чему-то прислушивалась.

— А я из ванной, – сказала я. Мне показалось, что нужно объяснить свое присутствие на лестнице, но стоило мне открыть рот, как я поняла свою ошибку.

Она кивнула.

— К сожалению, – сказала она, из деликатности подчеркнуто понятно выговаривая французские слова, – у меня некрепкий сон.

Однажды после завтрака дядя Ксавье повел меня в сад. Он решил полить герани, но это явно было всего лишь предлогом. Герани можно было уже не поливать. Они безжизненно лежали на потрескавшейся земле цвета запекшейся крови.

— Так куда ты сегодня собираешься? – раздраженным тоном спросил он, сражаясь с кольцами шланга. На меня он не смотрел.

— Не знаю, – сказала я. – Мы еще не придумали.

— Мы? – спросил он. – Мы?

— Да, – я старалась заглянуть ему в глаза. – Вы не возражаете?

Он включил воду. Шланг развернулся и напрягся.

— Ас чего бы мне возражать? Ты можешь делать, что хочешь.

— Тогда я не понимаю, о чем разговор. Вы обвиняете меня в том, что я монополизировала дядю Гастона?

— Я ни в чем тебя не обвиняю, – сказал он. – Чего ты колючки выставляешь?

Вода хлестала на спекшуюся землю и собиралась в бесполезные лужи, которые скоро испарятся.

— А вы чего такой колючий? – спросила я.

Он не ответил. Стоял и упрямо поливал гравий, не поворачивая ко мне головы.

— И вообще, – сказала я. – это была ваша идея.

— Ты должна отдыхать. Нечего тебе бегать по окрестностям и зря утомляться. Ты еще не окрепла.

Наоборот, я становилась крепче с каждым днем.

Машина поднималась на холм на другом берегу реки, мы проезжали Кос, направляясь к Авейрону. Это был наш пятый день, проведенный вместе. Пятый и последний.

— Что будем делать? – он имел в виду не сегодняшний день, а ситуацию в целом. Он повторил это несколько раз.

— Не знаю.