Либеральные реформы при нелиберальном режиме

В этой главе я вначале рассмотрю ряд аргументов, которые лично мне кажутся ложным следом: я имею в виду нападки, в которых с помощью игры слов или использования явно нереалистичных предположений делаются попытки полностью запутать вопрос о реформах. Затем я кратко рассмотрю обвинения в использовании «административного давления», с помощью которого, как утверждается, крестьянам, игнорируя установленные правила, просто навязывали определенные решения. Затем, и это самое существенное, я проанализирую несомненные или спорные недостатки самих правил, состоявшие в том, что они: 1) излишне активно подталкивали крестьян к определенному выбору между изменением формы землевладения и землеустройством и сохранением статус‐кво; 2) допускали изменение формы собственности, чтобы затормозить землеустройство; 3) излишне активно способствовали таким формам разверстания, которые вели к расколу деревень[484]; 4) не смогли дать крестьянам в полной мере использовать преимущества частной собственности.

Ложный след

Есть несколько обвинений в адрес реформ, которые не заслуживали бы даже упоминания, если бы их не повторяли столь часто. Будучи давно на слуху, они обрели некую видимость основательности, поэтому есть смысл их кратко проанализировать.

1. Насилие по определению

. Можно, хоть это и бесплодный подход, любые новые правила выделения крестьян из общины рассматривать как «насилие» в отношении оставшихся в общине. Так, один автор пишет, что когда вопрос может быть решен простым большинством голосов (как в случае землеустройства по закону 1910 г. для общин с наследуемой землей), «меньшинство должно подчиниться, и легко понять, что право одного владельца покинуть общину и выделить свою землю к одному месту очень походит на принуждение всех остальных к согласию с его намерением»[485]. Или возьмите утверждение вождя кадетов, Павла Милюкова: «Вы отпускаете на свободу миллион человек, чтобы повязать сто миллионов остальных с помощью полиции и гвардии»[486]

. Даже здравомыслящий Робинсон, рассматривая реформу как альтернативу конфискации помещичьих земель, приписывает дворянству идею, что «общинные права собственности крестьян должны быть ликвидированы, чтобы не пришлось сделать это в отношении частных прав собственности помещиков»[487].

Когда одна сторона коллективной целостности впервые получает право выделить свое имущество, на всех остальных ложится новое законное обязательство – не препятствовать выделению. Такой вывод неизбежен. А когда большинство получает право распустить общину, что прежде можно было осуществить только при единодушном одобрении, закон вводит в игру новую форму «принуждения». Но если охарактеризовать эти изменения как «насильственное» разрушение общины, тогда любое

изменение существующих законных прав представляет собой «насильственное» разрушение чьего‐то права, а источником «насилия» всегда является государственная власть. Поскольку этот принцип применим к любым корректировкам существующих законных прав, то это либо бессмысленный вздор, либо мандат на полный застой в законотворчестве. Было бы особенно странно винить в этом столыпинские реформы, поскольку в них «проигравшие», т. е. вынужденные смириться с тем, что кто‐то выделяется из общины, всегда получали некую безусловную компенсацию. Утратив право требовать передела наделов других общинников, домохозяева и сами получили защиту от подобных требований в отношении их земли. Когда от выбравших чересполосицу требовали отдать определенные полоски, в обмен они получали землю равной добротности[488].

Более того, в общинах, решавших укрепить землю в собственность или разверстать ее, решение принималось двумя третями или простым большинством голосов (хотя нельзя исключать того, что правительство добивалось таких решений с помощью давления или неоправданных приманок). Если бы реформ не было, тогда меньшинство продолжало бы принуждать большинство жить по правилам, которые это большинство отвергало. Поскольку для проведения в жизнь любого закона (даже неизменных законов) всегда применяется насилие, эпитет «насилие» остается по большей части бессмысленным, если не считать особых законов или порядков.