Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Вопрос о требованиях отходников имел два возможных решения, и оба были весьма проблематичны. Крестьян, укрепивших землю в собственность, можно считать свободными от каких‐либо обязательств делиться с этими пролетариями. В таком случае возникала перспектива неуправляемой цепной реакции, поскольку даже сторонники переделов могли потребовать свою землю в собственность, чтобы просто не рисковать тем, что вернувшиеся пролетарии потребуют свою часть сокращающейся площади общинных земель[543]. Но альтернативное решение тоже было проблематичным. Если бы крестьяне, укрепившие землю в собственность, должны были делиться ею с возвращающимися пролетариями, значит, их право собственности оказалось бы ущербным, не давало бы полной защиты от переделов, и вся затея с личной собственностью на землю не выполнила бы своей роли по защите стимулов. В конечном итоге (но не ранее 1913 г.) Сенат постановил, что укрепленные в собственность наделы также должны нести свою долю ответственности по требованиям вернувшихся пролетариев[544]. Оглядываясь назад, мы понимаем, что опасаться исчезновения общины причин не было.

Во всяком случае иные силы не дали ей исчезнуть – или, можно сказать, не дали отходникам оказать значительное влияние на этот процесс. Общины придумали замечательно удобное истолкование правил относительно вернувшихся в деревню отходников: если крестьянин уже вернулся, но еще не завел своего хозяйства, он не имеет права на надел. Хотя как он мог бы завести хозяйство, не имея земли?[545] Вроде бы все согласны, что ни один из видов исходивших от отходников опасностей не реализовался[546], но страхи, видимо, были достаточно реальными, что нашло отражение в заявках на укрепление земли в личную собственность.

3. Выделение отдельных хозяйств вне условий общего передела

. Дарованное реформой личное право на выдел также могло оказать влияние на решения общинников. Вспомним, что в соответствии с указом домохозяин, укрепивший землю в личную собственность, мог потребовать, чтобы ему нарезали землю к одному месту. Если это его требование совпадало с общим переделом, когда можно было нарезать ему участок, не создавая никому особых неудобств, это право было бесспорным. Но если выдел оказывался невозможным или крайне стеснительным делом, община могла предложить взамен единого участка деньги (ст. 13)[547]. Страх перед тем, что выделы будут идти один за другим, нарушая сложившийся ход хозяйствования, так что им грозит своего рода смерть от тысячи порезов, мог понуждать деревенских жителей к капитуляции и согласию на разверстание всей деревни. И если первые выделенцы получали земли больше, чем им полагалось, или всем казалось, что им нарезают землю с избыточной щедростью, оставшиеся могли высказаться за разверстание, чтобы попросту не остаться с носом.

В общем понятно, что реформа, основанная на идеале личной ответственности, должна была включать возможность индивидуального выдела. Кроме того, как отмечает Кофод, первые владельцы отрубов и хуторов могли служить своего рода примером, чтобы более нерешительные крестьяне могли своими глазами убедиться в выгоде отказа от чересполосицы, прежде чем рискнуть пойти по тому же пути. Именно этот эффект побудил Кофода отказаться от его прежней предубежденности против индивидуальных выделов. Кофод отмечает, что многие губернии начинали с большого количества выделов, а потом постепенно приходили к разверстанию как к главной форме землеустройства[548]. Разрешив индивидуальный выдел и дав самым отважным сделать шаг первыми, реформаторы создали условия для раскручивания процесса реформ[549].

Но крестьянам, не знавшим, как именно соответствующие власти будут толковать «неудобства» и насколько справедливо нарезаны участки тем, кто выделялся первыми, право на индивидуальный выдел могло казаться угрожающим. Поскольку у крестьян опасения вызывали именно индивидуальные выделы, а не разверстания всей деревни, Кофод заявил, что чем быстрее выделы выполнят функцию подачи примера колеблющимся, тем будет лучше для землеустройства[550]

. Поэтому так убедителен аргумент Яни, что в начале реформ (1907–1909 гг.) угроза выделов сыграла серьезную роль в возбуждении массового движения выведения своих земель из общины[551].

Но Яни ослабляет свой аргумент тем, что приравнивает к угрозе выдела намерение укрепить надел в личную собственность и продать его. Он говорит, что всякий раз, как кто‐нибудь продавал личные права собственности на надел, чтобы переселиться в Сибирь или в город, «оставшимся односельчанам приходилось собирать деньги, чтобы выкупить освободившиеся полосы», потому что в противном случае «они могли бы достаться чужакам, которые тем самым стали бы членами общины независимо от того, нравится это коренным жителям деревни или нет»[552]. Яни столь твердо защищает изолированность крестьян, что суждение его представляется настолько консервативным, что делает почти невозможным развитие новых прав личности.