Лапша уж было хотел высказать нахальному попу, что он думает о его молебнах, но в голову пришла интересная мысль, и он согласно кивнул головой.
— А и отслужи, пожалуй. Я уж не обижу.
Митроха даже рот открыл от удивления — такой щедрости от старосты он не ожидал.
— Ты мне вот что скажи, отче, — продолжал староста, — есть ли такая молитва, что от оборотня защитить может?
Отец Паисий хмыкнул, заглянул в пустую кружку и важно сказал:
— Молитва, коли от сердца идет, большую силу имеет. Такая молитва от чего хочешь оборонит. А ты пошто про оборотня спрашиваешь? Али, не приведи Бог, завелся какой супостат?
Лапша замялся, переглянулся с целовальником и, наконец, решился.
— В тот день, когда колдуна жечь хотели, приблудился к нам в село какой-то чужой человек, сербом назвался. Ты-то его, поди, не помнишь — пьян изрядно был.
— Грешен аз, ох грешен, — отец Паисий сокрушенно покачал головой и долил себе браги из кувшина. Староста тоже вспомнил о початой кружке, забулькал, причмокивая. — Это не тот ли серб, по совету которого ты колдуна, вместо того, чтобы сжечь, в баню упрятал?
Лапша поперхнулся брагой, закашлялся, схватившись за грудь, еле отдышался, вытер покатившиеся из глаз слезы и сморкнулся на засланный чистыми половиками пол.
— Да ты сказывай, сказывай, я слушаю, — махнул рукой поп.
— Не знаю уж, как он мне голову заморочил, не иначе колдовством черным, — прохрипел Лапша, не ожидавший от пьяницы-попа такой наблюдательности.
— Так что с сербом-то?
— А вот он и есть оборотень! — выпалил Митроха, которому, видимо, надоели виляния старосты.
— Да ну! — Отец Паисий вытаращил глаза, всплеснул руками, даже рот от удивления открыл. — И как же он перекидывался? Расскажите-ка. Сколько лет живу, а никогда оборотней не встречал.
— Э-э-э… — Целовальник покосился на Лапшу. — Дык, мы не видали как перекидывался… Я только следы волчьи видел около того места, где мы…
— Не балаболь! — староста свирепо глянул на целовальника, тот икнул и прикусил язык. — Как оборачивался не видали, врать не буду, только ко мне он ночью приходил. Клыки у него здоровенные, и глазищи красным горят. Вроде и человек, а облик, все одно, звериный. И не упал я вовсе, это он меня чуть не до смерти уходил.
Увидев, как испуганно вскинулся отец Паисий, Лапша замахал руками.
— Да не кусал он меня, не кусал! Табуреткой в грудь двинул, ровно бык рогами. Думал, уж Богу душу отдам. А как побил, значит, так деньги мои забрал и утек. Митроха, вон, в Москве его видал. Со стрельцами ловил, да не поймал. Говорит, мол, волком оборотился и в лес убежал.
Отец Паисий слушал с интересом, ахал, всплескивал руками, затем задумчиво поскреб жиденькую бороденку и, прищурив один глаз, язвительно спросил:
— А что же за оборотень такой чудной, что тебя, значит, не клыками драл, а табуреткой бил? И, говоришь, не укусил ни разу? Даже, вон, живым оставил, хоть, поди, знал, что ты его ловить станешь.
— Да я сам, отче, удивляюсь. Видно, Господь уберег, не допустил лиходейства.
— Господь?.. Ага, ага… Ну, коли Господь, тогда, конечно… Только сдается мне, что где-то ты, Тихон, брешишь.
— Да ты что! — возмутился староста. — Вот, истинный крест!
Он привычно вскинул руку, чтобы перекреститься, но отец Паисий взглянул на него так, что руку свело, а боль стрельнула от пальцев до самого плеча. Лапша скривился и начал растирать онемевшую конечность.
— Не богохульствуй, Тишка! — рявкнул священник. — И так в грехах как свинья в навозе. В церковь сколь дён не заглядывал?! К исповеди уж, почитай, год не ходил. Над женой изгаляешься. Одну в могилу свел, так за другую принялся? А сколько мирских денег к твоим рукам прилипло? И то, что случайных путников ты обираешь, я тоже слыхивал. А тут, видать, не на того нарвался? Пошел по шерсть, да вернулся стрижен.
Лапша растерянно моргал, пытался возразить отцу Паисию, но только открывал рот, как выброшенная на берег рыба.
— Поделом тебе! — Священник сердито сверкнул глазами из-под нахмуренных бровей. — Это Бог тебя наказывает за грехи твои, за лиходейство. Господь милостив, уж сколько раз он упреждал тебя да прощал. Али ты не понял еще?! Деток, вон, бог не дал — так и помрешь бесчадным. При смерти лежал, да видно снова Бог тебя миловал. А ты все не угомонишься!
Отец Паисий вскочил с лавки, грозно потрясал кулаком и топорщил бороду. Лапше показалось, что щуплый старичок даже вырос, чуть не в потолок головой уперся. Староста сжался, вздрагивая от обвинений попа как от ударов плети. Ему вдруг захотелось спрятаться, забраться под лавку, свернуться там в клубочек, как бывало в детстве, когда буянил пьяный отец.
— Оборотень, говоришь?! — Священник шагнул к старосте, навис над ним, опираясь ладонями о столешницу. — Да, коли и оборотень! Он тебе в наказание за грехи послан, за злодейства да за жадность твою, за бабьи слезы, что из-за тебя, паскудного, пролиты. Бойся теперь Божьей кары да молись! Ты, Тишка и совесть, и Бога забыл, так вот Бог-то о себе и напомнил. От его гнева под лавкой не скроешься.