Либерия

— Отобьет, так потом сам не отобьется!

Алексей, разглядывая девушку, подумал, что за те несколько дней, что они знакомы, лесавка изменилась, стала человечнее, что ли. Вон даже шутить научилась.

— Ну, тогда идем!

Молодой человек шутливо поклонился и предложил Лесе руку, отметив про себя, что не знает, принято ли это в XVII веке. До этого он не обращал внимания, как ходят здесь мужчины и женщины. Он и женщин-то в городе видел мало, только торговок на рынке. Но, в конце концов, за несоблюдение приличий в Разбойный приказ не поволокут, разве что, посмотрят косо, так на это ему наплевать, а лесавке и тем более.

Они миновали ворота Немецкой слободы. Охранники, одетые в заиндевевшие кирасы поверх тулупов, посмотрели на них удивленно, но промолчали. По обе стороны дороги потянулись однообразные заборы и деревянные избы слобод, впереди показался вал Земляного города и мостик через Яузу. Молодой человек думал, что, наверное, летом, когда в каждом дворе зеленели сады, Москву можно было бы назвать живописным городом. Да и золоченые купола многочисленных церквей придавали ей совершенно особый колорит. Но сейчас, зимой, пейзаж выглядел серым и унылым, что угнетало Алексея с того самого момента, как он здесь появился. Может быть, дело было не только в этом, но и в прокопченном воздухе или в той непонятной паутине, которая время от времени мелькала перед глазами. Казалось, тяжелый камень давит на грудь, мешает вздохнуть, порождает чувство тревоги и раздражения.

— Фу! Весь город провонял дымом и гарью, — Леся словно услышала его мысли, сморщила носик, прикрыв его меховой рукавичкой. — Как люди тут могут жить? Дышится тяжело. Когда я вороной летала, то как-то не замечала этого.

— Так печки топятся… — молодой человек вспомнил, о чем давно хотел узнать у лесавки. — Слушай, я вот спросить хотел: как тебе удается перекидываться и одежду сохранять, ведь то твое платье не морок? Я с этим совсем замучился. Иной раз перекидываешься второпях, так вся одежда в клочья превращается. Особенно зимой неудобно — тулуп в зубах таскать не будешь, а в сугроб закопаешь, потом заледеневшее надевать… бр-р-р-р.

— Все очень просто. — Леся пожала плечами. — Оборотничество — это часть моей сущности, а ты родился человеком и случайно обрел эту способность. Платье — тоже часть меня, как волчья шкура или вороньи перья. Вот ты, когда из волка в человека перекидываешься, ведь шкуру не снимаешь?

— Все равно, не совсем понятно… Со мной ты вообще, э… без одежды была. Выходит, ты другое платье надеть не можешь?

— Не знаю. Это-то морок, обман, а настоящее не пробовала.

Алексей некоторое время шел, молча размышляя над словами лесавки. Что-то в них было не так. Наконец он понял и спросил у девушки:

— Ты говоришь, оборотничество — часть твоей сущности, но я никогда не слышал, чтобы лесавки умели в разных зверей превращаться. Это же, вроде, древесные духи?

— Лесавки и не умеют.

— Тогда кто же ты? — Алексей даже остановился, заглядывая в глаза Леси. — Чурила обманул меня, сказав, что ты лесавка? Зачем?

— Не обманул. Только я не совсем лесавка. Мой дед — сам Велес, скотий бог, хозяин всех зверей. Он — оборотень, и эта способность досталась мне от него.

— Ничего себе! Так ты внучка бога?!

— Мертвого бога.

— Разве бог может умереть?

— Боги умирают, точнее, засыпают мертвым сном, когда в них перестают верить. Мы тоже умираем, лесавок и леших мало осталось. В том, лесу, где ты меня встретил, я — последняя. Скоро и я умру.

— Не говори так! — Алексей повернул к себе девушку, обнял, прошептал, почти касаясь ее губ, — Я верю в тебя, не просто верю… люблю. Ты живая, ты не можешь умереть, из-за того, что какие-то глупые людишки забудут о тебе.

— Не надо… — девушка отвернулась, но молодой человек заметил блеснувшие на глазах слезы. — Я не хочу об этом говорить. Вот тут больно. — Леся дотронулась до груди. — Давай лучше пойдем, а то на нас уже оглядываются.

Действительно, несколько человек остановились неподалеку, явно обсуждая поведение молодой пары.

— Эй, парень, ты чего это девку лапаешь?! — донесся до Алексея возмущенный голос.

Худой и длинный как оглобля стрелец в выцветшем синем кафтане, зло ощерившись, шагнул к ним.

— Да и эта дура совсем стыд потеряла — среди бела дня с дружком милуется! — поддержал его мужик в рыжем малахае. — Вот плетьми бы ее на площади по голой заднице, честным людям на потеху! Чтоб неповадно было!

— Охальники! Еретики окаянные!

Сгорбленная старуха с клюкой завизжала, на удивление шустро подскочила и огрела Алексей по спине суковатой палкой. Парень охнул и отшатнулся, закрывая собой Лесю. Откуда-то вынырнул монах в драном полушубке поверх засаленной рясы, заголосил гнусаво, размахивая распятием: