Личная жизнь адвоката

Дубровской очень хотелось верить, что она не является изощренной садисткой, получающей удовлетворение от страданий другого человека. Она не хотела причинять профессору боль. Он не сказал ей ничего доброго, ничего, что могло бы помочь ей. Но она испытывала к нему расположение. Глубина и искренность его горя внушали ей уважение, на которое вряд ли могла рассчитывать Милица Андреевна. Конечно, она не меньше супруга переживала потерю сына, но она закрыла свое сердце такой ледяной броней, сквозь которую вряд ли могло просочиться людское сочувствие. Впрочем, оно ей и не было нужно.

– Не хочу знать, о ком вы говорите. У моего сына всегда было много девушек. Я этого не одобрял, – упрямился профессор, но в глазах его металось беспокойство.

Он упорно не хотел говорить о Еве. Между тем из рассказов девушки следовало, что профессор к ней относился весьма неплохо. Было естественно, если бы Винницкий при упоминании имени убийцы сына проклял бы ее или иным способом выразил свое отношение к ней. Так, как это делала его жена, Милица Андреевна. Но профессор отнекивался, не желая признавать факт того, что рыжая девушка по имени Ева действительно бывала у них дома и дружила с его сыном. Это было странно, хотя все можно списать на болезненное состояние профессора. После смерти Артема прошло уже более четырех месяцев, а он по-прежнему находился в стационаре. Значит, врачи видели в этом необходимость и не торопили его с выпиской.

– Зачем вы пришли? – спросил Винницкий, глядя на адвоката в упор.

Хороший вопрос! Елизавета вряд ли могла объяснить внятно, на что она надеялась, направляясь сюда.

– Я думала, что вы сможете мне чем-то помочь. Вы же были в ту ночь в доме. Значит, вы могли…

– Я ничего не мог!

– Вы могли услышать или увидеть то, что не видели другие. Понимаете, я считаю, что Ева не виновна.

– Вы считаете, что следствие ошибается? Вы хотите сказать, что она не приходила к нам домой с этим… как его? Со своим дружком, – профессор поморщился. Воспоминания причиняли ему боль.

– Ева не отрицает, что была у вас дома в тот вечер. Ее знакомый Бирюков был с ней. Они повздорили с вашим сыном…

Лиза почувствовала, что ее щеки становятся горячими. Это было верным признаком волнения. Она словно произносила речь перед судом, только теперь она хотела убедить одного-единственного человека, сидящего перед ней на стуле. У нее не было ответа, зачем она это делает, но ей казалось крайне важным, чтобы профессор поверил ей.

– …у Евы не было мотива для убийства. Обида, месть – это чепуха. Корысть? Но стоит ли убивать человека за пару колец, взятых на каминной полке, да еще зная при этом, что их видели как минимум два человека: домработница и Милица Андреевна? Ну, не идиоты же они, в самом-то деле.

– Значит, вы думаете, что она не виновна?

– Да.

– Но кто тогда, по-вашему, убил Артема?

– Этого я не знаю.

– А неплохо бы знать… Вы приходите сюда, говорите о том, что какая-то там девица, которую следствие сочло виновной, на самом деле невиновна. Вы что, ожидали, что я приму ваше открытие, хлопая в ладоши? Интересно, на чем основана ваша уверенность?

Профессор раздражался. В его глазах появился осмысленный блеск.

– Мне нечего вам ответить, – сказала Лиза, кляня себя за этот бездумный визит. – У меня нет никаких доказательств ее невиновности. Я опираюсь только на здравый смысл, логику и некоторое знание людей. Ева не могла убить Артема.

– Знание людей… – передразнил ее профессор. – Да что вы знаете о людях? Вам сколько? Двадцать пять? Мне вдвое больше, а я не могу ручаться за всех людей. Что там, я не могу ручаться за самого себя! Вот вы, знаток людей, знаете ли вы саму себя?

Дубровская поежилась.

– Себя я знаю.

– Черта с два вы себя знаете! Пока не пробьет час «Х», вы будете пребывать в сладком заблуждении относительно себя самой. Зато потом… О сколько неожиданных открытий вас ждет! Я не скажу, что это будет приятно.

Он уставился на Лизу немигающим взглядом, словно хотел просветить насквозь все ее пороки. Адвоката такой поворот беседы совсем не устраивал. Профессор на ее глазах из мирно сидящего и спящего на табурете старичка превратился вдруг в ярого спорщика с нехорошим, безумным блеском в глазах. Если сейчас с ним случится удар, это происшествие темным пятном ляжет на ее совесть.

– Вы знаете, мне нужно идти, – сказала Лиза, немного отступая назад. Она даже попыталась изобразить на лице какое-то подобие улыбки. – Я сожалею, что причинила вам боль. Я только хотела помочь Еве.

– Она хотела помочь Еве! – повторил Винницкий нервно. – Ну, и что, сильно я вам помог? На что вы, интересно, рассчитывали, идя сюда? Вы думали, я пойду за вами в суд сказать всем, что Ева невиновна? О, господи, зачем вы вообще сюда явились?

– Я сожалею, – пробормотала Лиза, стараясь собрать в себе остатки мужества и хотя бы уйти достойно. Откровенно говоря, самое дело было припустить по коридору, и пусть цокот ее каблуков слышат в приемной главного врача. Это отделение вполне оправдывало название «нервное». – Прошу вас, поправляйтесь. Забудьте про мой визит.