Личные истины

Атеизм склонен к гораздо более невероятным предположениям относительно природы человека, чем те, которые делает религия. Главным образом, его подводит страсть всё богатое и сложное выводить из бедного и простого. Душа, творчество, общество, культура выводятся из игры и борьбы случайных и не сознающих себя сил… сколько бы труда это ни стоило. Все усилия «отрицательной этики» выдать дурное, запретное, лживое, низкое за «истинную нравственную природу человека», подавляемую в силу обычая, разбиваются о вопрос: откуда же берутся противоположные, якобы противоестественные побуждения, т. е. неувядающее, неуничтожимое и в поколениях восстанавливающее себя стремление к добру, правде и красоте? Переворот в области ценностей, который мы наблюдаем, сводится к простой перемене знаков и освобождению сдерживаемых устремлений, однако никакого «нового знания о человеке» в себе не содержит. Даже если мы провозгласим совокупление на площадях, нечистоту и сквернословие «нравственно безупречными, естественными и желательными», если мы – а к тому идет – назовем зло добром, а добро злом, мы ничего по-настоящему не изменим. Легко объявить зло «естественным», труднее будет объяснить якобы «противоестественное» стремление к добру. Победа зла, напротив, создаст непреодолимые трудности для его идейных защитников. Пока усилия общества направлялись на защиту от нравственной неполноценности, от недостатка развития и откровенного уродства, еще можно было говорить о «вынужденности» нравственного поведения и о «насилии над природой человека». Однако уже на следующий день после освобождения от нравственных авторитетов, и чем дальше, тем больше, стремление к добру, правде и красоте – посреди широко раскинувшего сети соблазна – будет всё более и более необъяснимо. Легко, очень легко предположить, что творчество – скажем – Достоевского было проявлением борьбы его истинного «я» с принудительно навязанным нравственным порядком; гораздо труднее объяснить бунт человека, все низменные желания которого не замедлят удовлетвориться, стоит только захотеть, ради «устарелых» и «противоестественных» высших ценностей. А именно таково будет положение, к которому мы, я полагаю, придем.

***

Страсти для своего проявления не нуждаются в развитии, а дух – нуждается. Ползать проще, чем ходить, но именно прямостояние естественно для человека. Почва духа глубже почвы инстинктов и достигается только развитием. Инстинкт – поверхность жизни, дух – глубина.

Наше время – время оправдания инстинкта. Провозглашена его безусловная полезность, а дух, в свою очередь, признан гасителем человеческого. Однако в общественной жизни не разрушительны

только смягченные и облагороженные проявления инстинкта. Инстинкт терпим только там, где одухотворен. Он указывает цели, но не может руководить нами в их достижении. Азы и зачатки семьи и общества инстинктивны, но если вполне предоставить их бессознательным силам – горе таким обществу и семье. Инстинкт воистину первый учитель, и именно потому – учитель, которого надо оставить. Нас же призывают из высшей школы, школы духа, вернуться в ясли.

***

Потребительская культура бесстыдно эксплуатирует коренную человеческую способность – способность бесконечно желать, сводя ее цели с небес на землю, из мечты о полноте делая мечту о насыщении

. Разоблачая демона потребительства, мы не должны забывать, что он, как и все остальные демоны, не в силах внести в мир ничего нового, но только искажает стремления и способности, которые были в мире и до него. Способность безгранично желать есть добрая способность, одна из сугубо человеческих черт, отличающих нас от животных. Подмена совершается в области целей: они становятся исключительно материальными и больше не требуют усилий от достигающего, имею в виду, усилий духа и совести, внимания и творчества. Если тех, высших целей достигает человек сосредоточенный, то подменных, материальных – человек сугубо развлеченный, потерявший равновесие внутри себя. Он умеет желать, но не умеет стремиться. Стремиться, значит молчаливо выбрать цель и сосредоточенно и молчаливо же преследовать ее; увидеть свет, и темными неторными тропами к нему пробираться… Желание – горячо и переменчиво, алчно и непостоянно. Неодухотворенное желание заводит человека в темный лес, да там и оставляет, и только высшие стремления указывают ему путь к выходу. Эти-то высшие стремления к тому, чего нельзя увидеть и чем нельзя обладать, старательно изгоняются из мира. Мы всё глубже заходим в лес темных желаний… и солнце уже низко над деревьями и вот-вот уйдет от нас.

***