Личные истины

Вот коренной вопрос, которого совершенно не хочет видеть современность: нужна ли человечеству свобода, и если нужна, то всему ли его составу, и если не всему, то как отличить тех, кто нуждается в ней? Вот вопрос, задаваясь которым, Платон создал свое государство, а Достоевский – «легенду о Великом инквизиторе». Сейчас этот вопрос разрешают в исключительно положительном смысле, т. е. даже не разрешают, а не видят

самого вопроса. Свобода признаётся необходимой в неограниченных количествах – неограниченному же числу людей. Мысль о всепригодности свободы проводится без страха и смущения – к каким бы последствиям ее применение ни приводило. Беспристрастное наблюдение, которым так гордится эпоха, когда речь идет о маловажных и никому не нужных предметах, по отношению к свободе и ее дарам и слепо, и глухо. Если, скажем, последовательное рассвобождение некоего общества ведет ко всё возрастающему росту числа преступлений – на это закрываются глаза; и в самом лучшем случае убийства, насилия и грабежи объявляются – с видом глубокомысленной скорби – «ценой, которую мы должны платить за общественный и хозяйственный прогресс». В то же время, всё растущая волна проступков против совести есть признак страшный, т. к. в некоей конечной точке, пусть и весьма удаленной, обещает разрушение общества или – что ничем не лучше – установление тирании, чье существование будет оправдано

вопиющим злом эпохи «всё возрастающей свободы». Ее поклонники, однако, смотрят на вещи куда спокойнее: «это, де, временные издержки; просто человек пока еще не освоился с безграничной свободой…» Будем ждать, пока соблазненный и постоянно соблазняемый «освоится» с преизбытком соблазна и станет вести жизнь «честного буржуа»!

***

Современная западная «свобода» рассчитана на личность, воспитанную христианским обществом, которая знает себе пределы и сама согласна их не переступать. Перед противником, не признающим Десяти заповедей, Запад совершенно беззащитен; тем более беззащитен, что не верит в злой умысел, вообще в существование зла. Запад до сих пор, несмотря на все опровержения, данные XX столетием, верит в то, что человек «добр по своей природе», а зло в мире происходит не от чего иного, как от недостатка материальных благ. «Если у всех будет всего вдоволь, зла не станет». Эта вера успокоительная, но совершенно ложная… Вообще мировоззрение Запада в той части, в какой оно не является придатком химии, физики, биологии, сшито из множества несхожих лоскутков. С одной стороны – культ насилия, с другой – вера в природную доброту человека. Первое убеждение одобрено наукой, второе – дань прошлому, пережиток наивного и самоупоенного XVIII века. Учение Руссо, казалось бы, ни на иоту несовместимо с мнениями неразлучных близнецов – Маркса, Фрейда и Дарвина, но оно оставляет хотя бы призрак теплоты жизни

, хотя бы малую видимость смысла – и оттого так привлекательно. В Бога не верят, но Руссо оставляет возможность веры хотя бы в человека, и с ней немного тепла. Впрочем, и это тепло недолговечно. Нас ждут времена последнего холода и последней гордости, новый Рим со всем отчаянием богооставленности, но без Христа и христиан. Грустно, но это так.

***

Сло́ва «моралист», как и сло́ва «верующий», на современном Западе достаточно для того, чтобы выставить того, о ком говорят, человеком смешным и ничтожным, в общем, умственно непригодным. От Паскаля, скажем, француз наших дней отделывается так: «Паскаль был не философ, но человек, ослепленный собственными религиозными верованиями» (sic!). Однако вещи объективно, независимо от нашего желания не исчерпываются числом, мерой, объемом – у них есть нравственный смысл, и напрасно те, кто к нему слеп, презрительно называют нас «моралистами». Подобным образом Ренан в своей «Истории христианства» отзывается и о Самом Христе: «этот милый моралист, которого мы все любим». Определив Христа таким образом, можно спокойно видеть в Нем уже не открывателя космических нравственных законов, но учителя чистописания, который в очередной раз задает нам хорошо знакомые прописи… Мораль, с этой точки зрения, не есть нечто от века присущее вещам и поступкам, но наше частное дело, милая и успокоительная иллюзия, которая, конечно, свидетельствует о мягкости нашего характера, но распространение которой в обществе не может быть терпимо. На этом стоит Общество Вседозволенности, и, надо заметить – уже весьма шатко стоит.

***