Читаем Личные истины полностью

Кстати, о духовном и идейном. В современной России, кажется, многие верят в то, что защитой от западного материализма может быть видоизмененная или восстановленная в полной мере идейность революционных времен. Это не так. У многих ценностей есть свои низменные двойники – Афродита Урания и Афродита Пандемос, и так далее… Двойник духовности – «идейность». По видимости они похожи: и тут, и там приверженность невещественному, противостояние грубому материализму. На деле история, и история русской интеллигенции в первую очередь, свидетельствует о том, что духовность и идейность различны до противоположности. Различие видно даже из словоупотребления: есть «жизнь духа» – и «служение идее». Одним живут, другому служат. И тут, и там, однако, возможно пренебрежение материальными ценностями, только в одном случае ради внешнего идола, а в другом – ради собственной души. С. Булгаков в очерке «Героизм и подвижничество» описал это внешнее сходство при внутреннем различии, мы же знаем о предмете больше. Коммунистическое правление в России поощряло как раз всяческий героизм ради навязанных личности идолов; самоотвержение до погибели, глубоко отличное от самоотвержения для спасения души. «Ты погибнешь; все погибнут; так лучше погибнуть, послужив мне!», говорил идол Революции… Души миллионов ввергались в огонь, но не ради очищения, как это бывало в человеческой истории, а единственно с обещанием последней смерти. Трагедию «советской власти» можно понять только религиозно. Это была земная религия со снижением всех понятий, божество которой воплощалось в государстве, праведность – в служении государству, грех – в ослушании; рая не обещалось вовсе, а ад был всегда в избытке. Вернее сказать, рай обещался сугубо чувственный и посюсторонний, сначала скорый, а затем всё более отдаленный во времени… Идейность, свойственная русской интеллигенции от Писарева до Ленина, – не оружие против идущего с Запада потребительского материализма, именно потому, что она сама была насквозь материалистична, верила только в земную силу, в первую очередь – силу государственного принуждения.

[

←4

]

Надо сказать, что «противохристианство» Розанова – вообще довольно особого оттенка. Он не потому выступал против христианства, что не мог его принять, а потому, что не находил в нем обители для себя и своих сокровенных стремлений. «Ты богато и хорошо, но не для меня – так пропади же ты вовсе!» Не так было бы, если б Розанов действительно нашел «новую истину», которая упраздняет все предыдущие. В этом случае к христианству он проявлял бы не более любопытства, чем Дарвин или Маркс. Но нет! Христианство Розанову не давало покоя…

[

←5

]

В области мысли мне, честно говоря, не нравятся ни оптимисты, ни пессимисты. Пессимисты, те откровенно в Бога не веруют, а оптимисты склонны Бога подменять собственным разумом, на который и надеются. В конечном счете, те и другие похожи. Трезвый взгляд на вещи – нечто среднее: «тут Бог, может быть, нам поможет; тут, может быть, и наших сил хватит; а тут всё гадательно и предоставлено неизвестности и свободе…» К построению систем, замечу, склонны пессимисты и оптимисты равно, но никогда – люди среднего взгляда.

[

←6

]

Как в случае с Гоголем.

[

←7

]

Ницше.

[

←8

]

Слова, которые я бессознательно похитил у Набокова. Поэт в «Даре» испытывает жалость «ко всему сору жизни, который путем мгновенной алхимической перегонки, королевского опыта, становится чем-то драгоценным и вечным».

[

←9

]

«Некогда это было парадоксом, но наш век это доказывает».

[

←10

]

«Пусть не упрекают нас в недостатке ясности!»

[

←11

]

Оговорюсь, поскольку это кажется необходимым: Даль советует говорить именно «христиа́нин»; и я не вижу причин отказываться от этого произношения в пользу нынешнего «христиани́н».

[

←12

]

Философия, не признаю́щая этого положения, возможна, но обречена быть поверхностной и недолговечной. В качестве примера можно назвать Ренана, нашего Луначарского. Можно вспомнить и Сартра с его «ничто проявляет себя в нас». Поневоле представляешь мертвую вселенную, посреди которой сидит мертвый человек и пишет о небытии. Но зачем? И писать, как будто, в этом случае не о чем.

[

←13

]

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Социология искусства. Хрестоматия
Социология искусства. Хрестоматия

Хрестоматия является приложением к учебному пособию «Эстетика и теория искусства ХХ века». Структура хрестоматии состоит из трех разделов. Первый составлен из текстов, которые являются репрезентативными для традиционного в эстетической и теоретической мысли направления – философии искусства. Второй раздел представляет теоретические концепции искусства, возникшие в границах смежных с эстетикой и искусствознанием дисциплин. Для третьего раздела отобраны работы по теории искусства, позволяющие представить, как она развивалась не только в границах философии и эксплицитной эстетики, но и в границах искусствознания.Хрестоматия, как и учебное пособие под тем же названием, предназначена для студентов различных специальностей гуманитарного профиля.

Владимир Сергеевич Жидков , В. С. Жидков , Коллектив авторов , Т. А. Клявина , Татьяна Алексеевна Клявина

Культурология / Философия / Образование и наука