Личный враг Бонапарта

Ее била дрожь. Шурка не сразу понял, что это дрожь наслаждения. Не сразу продолжил. Располосовал простыню и накрепко связал королеве руки.

– Что вы делаете?

– Доверьтесь мне. Я не причиню вам зла.

Кажется, ей было все равно. Никогда ничего подобного Луиза не могла себе позволить. И вдруг от нее все перестало зависеть. Осталась одна душа. Он служил ей, кожей ощущая малейшую потребность. Возлюбленная ничего не могла ему дать. Только забирала. Она хрипела и стонала, выгибаясь и стараясь сбросить путы. И вдруг опять закричала от захлестнувших ее болезненно разнообразных, противоположных друг другу чувств.

Только после этого Бенкендорф осторожно развязал полоски ткани и покрыл поцелуями ее покрасневшие запястья. Луиза перестала биться.

– Как… вы посмели?

– Нужно же было вывезти вас из Тильзита.

Он уехал опустошенный и несчастный, оставив ее полной, как чаша. В эту ночь Луиза выкричала свою боль, унижение, слабость…

Утром она попросила есть и умыться, чего служанки не слышали уже несколько дней. А после завтрака вышла в сад. Детям было сказано, что мама отныне снова станет гулять с ними. Фридрих Вильгельм был тронут до слез воскресением жены.

И только русское посольство, прибывшее к обеду, не удостоилось чести лицезреть королеву. Говорили, что та еще слаба. Но на деле Луиза просто боялась увидеть ночного гостя.

– Теперь все вернется на круги своя, – с грустью сказала Долли, когда брат вечером сидел в ее с мужем покоях. – Королева не захочет тебя больше видеть.

– Не надо.

Глаза посланницы округлились:

– У тебя совсем нет амбиций?

– У меня их горы, – рассмеялся Александр Христофорович. – И все неудовлетворенные. Но, если ты хочешь остаться мне другом, ради бога…

Госпожа Ливен сделала обиженное лицо, пробормотала что-то вроде: «Я старалась ради твоей карьеры!» Но обещала молчать.

* * *

«Придраться без всякой причины, вызвать на поединок, с надеждою преградить ему путь и открыть его себе».

С. Г. Волконский

Утром посольство двинулось дальше. У прусской границы, до которой теперь куриным шажком были сутки, случилось непредвиденное.

Александр Христофорович отправился поить лошадь. Он гордился своим новым белым жеребцом чистых липицианских кровей. Буквально перед отъездом сестра подвела к нему эту скотину. Как будто от себя, но с такой улыбкой и ужимкой, что слепой бы понял.

– В Петербурге будет больше двухсот рублей стоить, – глубокомысленно изрек Толстой. – Как зовут?

Долли только собиралась прошептать брату, от кого гостинец.

– Луи…

– Что за манера давать животным человеческие имена! – возмутился граф. – Грех большой, Александр Христофорович, что вашего коня Луём зовут. Опять же перед прежней французской династией неудобно.

«Зато перед новой в самый раз».

Жеребец был зачислен на кошт, а поскольку вел себя глупо и бестолково, то нуждался в твердой руке. Чистить и поить приходилось самому.

Бенкендорф, не подозревая лиха, оказался у ручья, заметно опередив посольский поезд. День был жаркий. Лошадь норовила прянуть в воду. Но полковник сначала сам попробовал: не холодная ли? Причем не только на вкус, но и локтем, как проверяют ванночки капризным младенцам. Закатал рукав, раскорячился над берегом, сунул локоть в воду. И в этот момент услышал у себя над ухом:

– Защищайтесь, сударь! Ваш судный час пробил!

Очень к месту!

Бенкендорфу трудно было даже изловчиться, чтобы рассмотреть противника. Если тот хотел его смерти, следовало прямо сейчас колоть в спину, потом спихнуть тело в поток, где бурные воды подхватили бы его…

– Защищайтесь, говорю!

– А я говорю: дайте вылезти и взять шпагу! – рявкнул раздосадованный полковник. – Или у вас принято убивать безоружных?

Разговор шел по-французски, и Бенкендорф не имел понятия о национальности нападавшего. Дворянин. С виду. Примерно его лет. Но богаче. Неизмеримо богаче.

Цену человека в самом меркантильном смысле слова Александр Христофорович определял с одного взгляда. Если ты рос при дворе, то всегда сможешь отличить настоящие бриллианты от граненого стекла.

Но год урожая рейнского можно назвать, только подержав вино во рту. Так и с человеком надо сначала накрепко схлестнуться, чтобы судить, достоин ли он горностаев. А то, может, и заячьего тулупа жалко!

Стоявший перед Бенкендорфом красавец был явно принесен на порог родителей в золотой корзине. И у аиста на каждой лапке было по жемчужине. Полковник никогда не видел этого гордого воителя в шляпе набекрень и со шпагой, гарда которой выгибалась в виде раковины.

– Быть может, вы ошиблись? Я вас не знаю.

Бледное лицо незнакомца искривила гримаса.

– Зато я вас знаю. Мое имя Александр Станислав Потоцкий.

С этого надо было начинать. Поляк. Муж Яны. Враг в квадрате.

Бенкендорф добрался до своих вещей и вытащил шпагу. Предпочитает по старинке? Без пистолетов? Шурка тоже любил холодное оружие. Пуля слишком много дарит случаю.

Потоцкий смотрел на своего недруга с нескрываемым презрением. На его лице было написано: «Этого предпочла мне? Или я чего-то не понимаю!»