Ликвидатор

— Я скажу кое-что про тех, кто борется с государством. Большинство из них — просто бздуны. Понимаешь — воевать с государством безопасно и в то же время относительно круто. У нас в обществе обиженку всякую любят. Как же — от государства пострадал. Хотя на том же Болоте, когда вас дубинками дуплили, я бы тоже дубинку взял да приложился пару раз. Чтобы дурь выбить. А вот бороться с ресторатором Ахмедом, который кафешку купил и там точку сделал, или таджиком Абидуллой, который соседнюю квартиру купил, и теперь в подъезде от нариков не протолкаться, — это совсем другие расклады. Это же надо конкретно что-то делать. Собираться, обсуждать, заявы писать, идти их относить, участкового пинать. А тот же Абидулла нариков может нанять — они тебе машину спалят, а то и нож в брюхо. Это тебе не с государством воевать, тут конкретно подставляешься. Свою любимую пятую точку.

Девица захлебнулась от возмущения.

— Да… как ты можешь? Ты что, не знаешь, сколько политзаключенных по тюрягам сидит? Тебе сказать?

— Ну да, конечно. Одних с дозой поймали. Других — еще с чем. А ты хоть представляешь примерно, сколько наших, русских, в земле лежит? Кого в Чечне или Дагестане тихо кончили. Кто во время КТО (прим. автора — контртеррористическая операция) лег. Кого на родной улице тихо ножом пырнули. Кто без вести пропал. Хоть представляешь? Нас без ножа режут — а вы х…ей занимаетесь…

— Мы вообще-то тоже боремся.

Я зевнул.

— Ага. Заметил. Ты мне еще скажи, что государство виновато в том, что по всей стране «чехи» неприкаянные гуляют.

— А что — не так?!

— Не так. Во-первых, принцип пролетарского интернационализма, терпимости и толерантности никто не отменял. А он, между прочим, гласит: собака — друг человека. Во-вторых, государство сейчас ничуть не хуже окружающих. В чем-то даже лучше. Не разрешает кучей ипстись, как на Западе, и гомикам ходу не дает. Это уже плюс. Второе — это не государство виновато в том, что на улицах беспредел. Это мы сами. Когда на кого-то из нас наезжают — мы в сторонку, в сторонку и побыстрее домой. Пока и на нас не кинулись. Пока так будет — будет беспредел. А вы еще и масло в огонь подливаете. Ваш Удальцов готов с любым вахом целоваться, лишь бы в жилу. Думаешь, никто ваши мысли не просек, детка? Да на лице написано. Эта власть слишком сильная и устойчивая. Ее не сменить. Тогда надо идти на союз с любой мразью, с любым вахом, с любым сепаратистом, с любой гнидой, только бы сковырнуть власть или сделать ее неустойчивой. А дальше уже и самим за власть побороться — против вчерашних союзников. Только не получится так, солнце мое. Почему — выйди пройдись по улице. Ты думаешь, вот все эти таджики, узбеки, «чехи» — на твои ноги пялятся и что думают? О дружбе народов или о том, как тебя на хор поставить, а потом в зиндан?! Сама себе ответь на вопрос. И пойми, с кем ты, что ты и за что ты.

— Да пошел ты!

В дверях она столкнулась с Питоном. Едва не сшибла его, прорвалась в комнату. Ничего, пусть подумает. Пусть все подумают. Эти антифашники в последнее время думать все-таки стали. Потому что, когда днем борешься за мир во всем мире, а вечером получаешь по репе от упоротых и готовых на подвиги джигитов, ощущаешь некую… когнитивную диссоциацию. Если на клетке со слоном написано: лев — не верь очам своим.

— Политинформацию провела?

— Ага.

— И как?

— Убеждения те же. У тебя что?

— Пока немного. Контора похоронная, которой ты интересуешься, под крышей Сафара Мирзаева. Хотя владелец там русский.

— Еще что? Где основной движняк?

— Рынок. Покровка. Сейчас это основная точка после того, как зачистили Черкизон. Хавала там, оттуда же идет финансирование.

— Подробнее есть?

— Не сегодня.

— Я не тороплюсь. — С этими словами я отсчитал несколько купюр, передал — детишкам на молочишко. Питон взял их… и не стал кидать за ограду балкона. Достал пачку, зажигалку.

— Будешь?

— Нет.

Питон закурил. Пыхнул дымом. Небо было почти свинцовым — но на закате еще горела заря, в летнем небе проявлялись, как на амальгаме, крупные летние звезды…

— Жаль мне тебя, Кабан… — назвал он мой чеченский псевдоним.

— Себя пожалей.

— Не, я серьезно. Ты воюешь, воюешь. А за что? Идеи-то нет. А без идеи это так… одно кровопролитие. Играешь, играешь…

— Это не игра.

— Игра, брат. Игра. Для них — нет, для них это вопрос выживания. А для тебя — игра. Рано или поздно проиграешь — и упокоишься в безымянной могиле. И все. Кто тебя вспомнит?

— А тебя, значит, вспомнят?

— Засулич же помнят?