Лилии над озером

Граф рассказал мне, что в конце ноября, выполняя договоренности, давно заключенные между Кадудалем и лордом Уиндхэмом о помощи шуанам, английская эскадра в составе сорока пяти кораблей появилась на горизонте в заливе Киберон. Англичане были полными господами на море, поэтому республиканцы могли лишь в бессильной ярости наблюдать за их маневрами и взывать о помощи к генералу Арти в Ванне. Но и Арти ничего не мог поделать. Запертые шуанами в городах, синие гарнизоны если и решались высунуть нос за пределы городских стен, то сразу же получали от повстанцев взбучку и возвращались восвояси.

Долгое время буря не позволяла шуанам действовать. Английские корабли курсировали вдоль берега, предупреждая их условными знаками о дальнейших планах. Наконец, море успокоилось. Для отвлечения внимания Кадудаль отправил несколько отрядов к Ванну, чтобы атаковать город. 28 ноября большое войско в 15 тысяч человек двинулось к мысу Пен-Лан. Более полусотни пустых повозок катилось за ним. Намерение шуанов выгрузить английское оружие не было секретом ни для кого. В полночь выстрел пушки оповестил о приближении трех британских фрегатов и начале операции.

Все шуанские предводители участвовали в ней. Принять такой огромный груз - 6 пушек, порох, 30 тысяч ружей, множество ящиков с золотыми пиастрами - можно было за одну ночь, лишь объединив все шуанские силы. Герцог дю Шатлэ тоже прибыл в Пен-Лан со своим отрядом. Ночь выдалась ужасно холодная, свирепствовал ледяной ветер. Несколько человек умерло от переохлаждения… Разгрузка продолжалась до рассвета. Утром вереница тяжелых повозок потянулась по дороге в Мюзийяк, а на опустевшем побережье остались сотни шуанских суковатых палок - их количество позволяло представить масштаб операции.

- Дубины теперь шуанам ни к чему, можно будет поменять их на настоящее оружие! - довольно заметил Буагарди, заключая свой рассказ.

- Вы сказали, герцог был мокрый… Отчего?

- Груженая лодка зачерпнула воды одним бортом, герцог с Кадудалем бросились её поддержать, чтобы не перевернулась. Надо было спасти груз.

«Как это на него похоже, - подумала я, представляя мысленно эту картину. - Смелость до безрассудства, благородство до самоотречения… Надеюсь, Бог сохранит его от воспаления легких!» Вслух я произнесла, присаживаясь возле графа:

- Послушайте, ведь если у вас теперь так много оружия и денег, это значит, что шуаны берут верх над Республикой?

Буагарди, откинувшись на подушки, с недоумением посмотрел на меня.

- Хотелось бы так думать, мадам. Но это было бы слишком самонадеянно.

- Мой муж пишет, что в Бретани очень опасно. Вы тоже так полагаете?

Он показал мне свою раненую руку.

- Если вас это не убеждает, взгляните на могилы моих людей. Бретань захлебывается в крови. И в будущем, пожалуй, станет еще жарче.

- Но почему? Республика слаба, а вам помогает Англия, разве не так?

- Да, но ведь в Париже произошли очень странные изменения. Никто не может сказать, к лучшему для нас или к худшему. Я лично считаю, что ничего хорошего роялистам ждать не следует.

Я не понимала:

- Какие изменения? Объяснитесь, прошу вас.

Он ответил с иронией:

- Правду говорят те, кто считает, что Бретань - это край света. Даже самые важные новости доходят сюда с опозданием чуть ли не в месяц.

- Да, мы не получаем газет. Но в нынешнее время это не так уж удивительно.

Буагарди произнес, пытаясь выпрямить поврежденную руку:

- В Париже произошел переворот, мадам. Директории больше нет. И Францией вот уже три недели правит генерал Бонапарт.

3

Как оказалось, Наполеон Бонапарт, вернувшийся в середине октября в Париж из Египта, времени даром не терял. Ему понадобилось чуть больше трех недель, чтобы подготовить заговор, разделаться с Директорией, разогнать Совет старейшин и Совет пятисот и получить от последних карт-бланш на принятие новой конституции и разработку новых законов.

Понятно, что такого поворота событий Франция ждала, как манны небесной. Аббат Сиейес, один из директоров, еще с лета всем давал понять, что для грядущего переворота нужны «голова и шпага»; головой он считал себя, а шпагу тщетно искал, ставя то на одного генерала, то на другого. Талейран, отставленный с поста министра иностранных дел, хоть и иронизировал над самодовольным аббатом, называя его вороной в павлиньих перьях, тем не менее не жалел усилий, стараясь свести его с кандидатурами, пригодными на роль «шпаги».

Симпатия, установившаяся между опальным министром и генералом Бонапартом, была всем известна, поэтому, едва последний переступил порог своего дома на улице Победы, Талейран свел его с членами Директории Сиейесом и Роже Дюко, замышлявшими переворот. Министр полиции Фуше, опутавший агентурной сетью все парижские салоны, был в курсе происходящего, но на этот раз прикрыл веками свои колючие холодные глаза, изображая слепого: как и многие, он надеялся извлечь выгоду из грядущих перемен.