Лилит. Кукла из вечной тьмы

Прошел год. Савве исполнилось шестнадцать. И Лилит повзрослела. За этот год она стала настоящей женщиной. Новые знакомства с мужчинами только помогли в этом: она уезжала с компаниями, Савва не видел ее днями. Ревновал, конечно, но что за глупость ревновать к сестре? Тем более что та была влюблена в очередного кавалера и счастлива. Зато Савва рисовал, как видно, талант отца передался ему. Мать больше не церемонилась с ними и после театра пропадала когда хотела, где хотела и с кем хотела. Отца Савва видел редко и, если честно, сам избегал его. А тот закрылся теперь уже наглухо в своей раковине. Семьи так и не вышло. Про мать с насмешкой говорили: «Жанна Стрельцова опять крутит любовь, поклонники ходят за ней толпами. Ну так что ж, красива, талантлива и похотлива, куда от такого подарка сбежать?» И так далее. Такой разговор Савва услышал однажды в театре за кулисами – мать взяла его с собой на спектакль. Интересно, что говорила это другая актриса, та самая «мамина подруга тетя Зоя». Она-то была, как правило, на вторых ролях. Но Савва ничего плохого о матери и слышать не хотел. Когда она появлялась, то свое внимание уделяла именно ему – не дочери. Жанна Стрельцова так и не простила Лилит тех резких и обидных слов. Да что там, одного слова: «прокля́тая». Взаимная нелюбовь только расцветала и пускала свои корни и шипы во все стороны.

Однажды, в дождь, Лилит вернулась домой среди ночи зареванная, промокшая насквозь, с размазанной по лицу косметикой. Она буквально упала Савве на грудь.

– Что с тобой?

– Он меня бросил, вот что. Денис. Сказал: я шалава и сука. Вот стану по-настоящему сукой – вот тогда они у меня узнают.

– Иди переоденься, – со всей мужской ответственностью посоветовал он. – Простудишься.

Она вернулась в коротком махровом халате, подаренном ей матерью. Савва усадил ее на кухне, взялся отпаивать чаем.

– В буфете вино есть – налей мне.

– Может, не надо?

– Надо, – твердо сказала она. – Хочешь, чтобы я заболела?

– Не хочу.

– Ну вот и делай, Доктор Айболит. Думаешь, я раньше не пила?

– Не знаю.

– А ты покумекай. Все равно же выпью.

Он достал бутылку, налил ей полбокала. Лилит выпила залпом и попросила еще. Савва плеснул еще полбокала, она и это выпила махом, только сильно морщась, и разом повеселела. Еще лихорадочнее заблестели глаза, лицо вспыхнуло ярким румянцем.

– Ты мой умничка, – сказала она, протянув к нему руку через стол, сжала пальцы. – Что бы я без тебя делала, Саввушка?

– Не знаю, – пожал он плечами.

– Я знаю: горевала бы… А скажи мне, я тут услышала недавно: это правда, что твой отец… – Она медлила.

– Что мой отец?

– Из семьи колдунов. Правда?

– Кто тебе сказал? – нахмурился юноша.

– Услышала краем уха.

– От кого?

– Да какая разница, от кого. Услышала, и все. Так правда или нет?

Савва опустил глаза.

– Вроде как да.

– Ну расскажи – интересно ведь. Твой отец тоже колдун?

– Нет, – замотав головой, грустно рассмеялся Савва. – Он поэтому больше с родней и не общается, что они такие.

– Какие – такие? Ты расскажи.

– А вот такие – странные. По-своему они живут…

– Я сейчас возьму ложку и ударю тебя по лбу, – очень серьезно пригрозила Лилит. – По-своему, как это? Вилкой суп ели и шилом сахар в чашку накладывали?

– Сейчас, погоди меня бить ложкой…

Савва стал мучительно вспоминать. Его возили в тот дом, пока отец не разругался со своей родней. И он, Савва, был тому свидетелем. Ему тогда исполнилось семь лет. Он хорошо помнил отца, тот был с бородой, как-никак художник, он, Савва, крепко держал его за руку. Вернее, это отец крепко сжимал его ручонку, словно боялся отпустить. Савва пока мало что понимал, но видел, как люто ссорились взрослые: отец и дед. Все происходило перед крыльцом, на фоне дома, чей фасад сплошь покрывала хитрая таинственная резьба. Отец уже готов был увести его отсюда, но не все слова с обеих сторон были сказаны.

«В этом доме, говнюк, твои предки поколениями жили, так уважай эти стены! – страшный лицом, с длинной седой бородой, рычал дед Берендей в гневе его отцу. – Благоговей перед ним! И не балаболь лишнего!»

«Уважать эти стены? – возмущался отец. – Благоговеть?! Да вас все село боится! Как и сто лет назад боялось! Только и слышал в спину: «Колдуны! Колдуны!» С самого детства слышал! Стыдно было! И гнусно».

«Так правду они говорили! – с усмешкой и превосходством отвечал дед Берендей. – Какие есть – такие есть. И живем тем, и гордимся тем! – Он кивнул в сторону улицы. – А эти пусть боятся! Страшно им – и правильно! На ладонь положим, прихлопнем и разотрем. А что стыдился, так дурак! – Дед Берендей мрачнел на глазах, враждебно качал головой: – Чужой ты нам, Андрошка! Чужак! Проваливай отсель!» – прорычал напоследок он.

Отца, в обычной жизни человека негромкого, прорвало:

«Да я сам не хочу с вами ничего общего иметь! Говорю же: стыдно мне за такую родню! И за то, что вы творите! На одних чуму нашлете, другим такого скажете, что у людей потом вся жизнь боком идет. И стыдно, и больно! И перед людьми, и перед Богом стыдно!»

«А ты разве не читал партийные книжки, а? – усмехнулся дед Берендей. – Бога-то нет! Не знал?»