Линия фронта

— В средней полосе леса лучше, — вздыхал дядя Володя. — Суше они, чище, благороднее…

Но Степка еще нигде не бывал, кроме Туапсе, и не придавал словам дяди Володи никакого значения. Зря, конечно… Дядя Володя знал, как мало дней отпущено ему на земле, и не произносил пустых фраз. У него была житейская закваска. Он все-таки познакомился с семьей Чугунковых. И покупал у них свежее коровье молоко, за которым ходила Нюра.

Она поднималась раньше всех. И Степка слышал, как скрипели доски у нее под ногами, когда она, выпрямившись, стояла на одеяле, но потом дрема одолевала его, и он погружался в сон.

Она отличалась свежестью, их Нюра, точно жизнь, вот такая, на природе — в буквальном смысле с одной лишь крышей над головой, — была ей по нутру. И Нюра выглядела несравнимо лучше, чем Любаша или Ванда, в которых легко было угадать горожанок, попавших в беду.

Любаша сказала Степке:

— У тебя голова пустая как барабан. И ты не смей дуться на Ванду. Радоваться надо, что девчонка увлеклась лошадью и ночами плакать перестала.

— Ей не до слез. За день натрясется. И дрыхнет как мертвая.

Любаша помешивала ложкой в кастрюле. Они, чередуясь, готовили с Нюрой через день.

— Тебе на головку ничто не падало? Ни камушек, ни осколок?.. Вдруг ты скрываешь. — Любаша отодвинулась от дыма, который вилял под ветром, как флюгер, облизала ложку. — Нет, Степан, вот что запомни… Мальчик ты маленький, пионерского возраста. Засматриваться на хорошеньких девочек и тем более открыто ревновать их тебе ни к чему.

— К чему, — возразил он.

И Любаша засмеялась:

— Тогда я совсем права. Я нашей мамочке говорила, что у ее деток ненормальное, преждевременное развитие.

Степка махнул рукой, словно отгоняя муху: Любка садилась на своего конька.

— Старо!

Но сестра нравоучительно продолжала:

— Не все, что старо, то не нужно. А дуясь на Ванду и Семена, ты ставишь себя в смешное положение.

И все-таки увещевания Любаши на Степку подействовали. После обеда он вырезал себе ореховую палку, а потом, на закате, пошел за дом, где Ванда и Семен возились с лошадью. Семен учил Ванду, как нужно залезать на лошадь. А у Ванды не выходило. И платье задиралось, когда она перебрасывала ногу через круп лошади. И Степке казалось, что только по этой причине Семен так настойчиво заставлял Ванду повторять и повторять.

Но Степка не знал, как сказать и что сказать Ванде. А когда Семен решил продемонстрировать свою удаль и вскочил на лошадь, Степка крепко ударил ее ореховой палкой. Лошадь метнулась. Семен, не по-джигитски задрав ноги, грохнулся на землю. Но удачно. Поднявшись, он подошел к Степке. Глазел грозно, вопрошающе.

— Не будешь подсматривать, — многозначительно сказал Степка.

И Семен, конечно, понял слова Степки — и дал ему в ухо. В ответ Степка огрел обидчика палкой по ребрам. Семен вырвал полку. Сломал. И еще раз ударил Степана в ухо, а потом в дых. И тогда земля пошла на Степана, раздвоилась, исчезла. И он несколько минут корчился на траве…

Когда Степка очнулся, над ним стояла одна Ванда. Семен вел под уздцы коня. Степан вытер лицо рукавом рубашки и встал.

— Получил? — крикнул Семен издалека.

Ванда взяла Степку за руку.

— Не рассказывай про это Любе. Добже?

— Пойдем со мной, — сказал Степка.

Она высвободила руку и пошла рядом.

— Почему ты все время с ним? — недовольно спросил он.

— С тобой скучно, — без жалости сказала она. И не отвела взгляда.

…Степка плохо спал ночью. И утром слышал, как поднялась Нюра и ушла за молоком. Он встал вслед за нею. И решил поспешить к ручью. Не только чтобы умыться, но и посмотреть на себя в воду. Зеркало где-то было у Любаши, но мальчишке не хотелось ее будить. Он боялся, что ухо его распухло, стало большим, как у слона.

Солнце уже светило. Но оно было за горами. И только желтило небо. И с минуты на минуту должно было прыгнуть в ручей и легко рассыпаться в нем брызгами.

Степка не пошел к тому месту, где они всегда умывались, потому что вода там бурлила и он ничего не мог бы разглядеть. Метрах в ста вниз по течению был небольшой водоем, конечно, мелкий, размером с волейбольную площадку. Степка пришел туда к самому краю и стал на четвереньки. Нельзя сказать, что он видел хорошо, словно в зеркале. Так сказать нельзя. Но вода была чистой, а дно темным. И он вполне различил свою физиономию и опухшее ухо, которое, к ужасу, показалось ему посиневшим.

Кто знает, сколько времени он разглядывал себя. Но вдруг вода заблестела. Всплески, солнечные блики. Степка зачерпнул горсть воды и плеснул в лицо. Тогда-то он и поднял голову. Поднял — и замер. Невдалеке, на камне, зажмурившись, стояла Нюра. Стояла без ничего. Подставив мокрое тело солнцу. Капельки воды искрились у нее и на щеках, и на плечах, и по всему телу. И она казалась статуей, как на городском стадионе, только лучше, чем на стадионе.

Она открыла глаза. И увидела Степку. Не поверила. Может, подумала, что он ей приснился. Но он начал пятиться назад. И тогда она, охнув, соскочила с камня. А он побежал прочь, не разбирая дороги. Кусты трещали, провожали смехом. А щеки горели так, точно его опять бил Семен.

2