Линия красоты

— Да, в самом деле, — согласилась Салли. — Я хочу сказать, эти… гомосексуалисты получили хороший урок.

— Слишком суровый урок, — ответил Ник, — но вы правы, теперь мы учимся думать о своей безопасности.

Салли Типпер уставилась на него.

— Так вы… вы… — проговорила она.

Сэр Морис, казалось, ничего не заметил, но Салли разыграла целую пантомиму потрясения и неверия. Ник не знал, как объяснить ей, чтобы она поняла, но наконец решил попробовать.

— Видите ли, все достаточно просто, нужно только об этом не забывать. Прежде всего, мы научились использовать защиту… ну, когда мы, знаете ли… бываем вместе.

— Понятно, — проговорила Салли, встряхивая головой.

Ник подозревал, что ей ничего не понятно. Может быть, следовало выражаться пожестче? На лице ее жгучее любопытство смешивалось с испугом и готовностью оскорбиться.

— А этот ваш друг, актер, — он, значит, этого не делал? Не использовал защиту?

— По всей видимости, да, — ответил Ник.

Сэр Морис издал странный звук — то ли икнул, то ли рыгнул.

— Однако, как нам всем известно, — продолжал Ник, будто бросаясь стремглав в ледяную воду, — существуют и другие способы защиты. Я имею в виду, есть ведь оральный секс: он, конечно, тоже опасен, но в гораздо меньшей степени.

Эти сведения Салли восприняла стоически.

— Вы имеете в виду поцелуи?

Сэр Морис скривил губы и проговорил:

— Боюсь, то, что вы говорите, вызывает у меня физическое отвращение. — И усмехнулся, видимо желая сгладить впечатление от своих слов. — Честно говоря, не понимаю, чему тут удивляться. Рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Они это заслужили.

— У Мориса на этот счет взгляды совершенно средневековые, просто как у королевы Виктории, — прощебетала осмелевшая от этого фривольного разговора Салли.

— Я своих убеждений не стыжусь, — отчеканил сэр Морис.

— Разумеется, милый, — подхватила Салли.

— Я, кстати, тоже, — вставил Ник.

— Уани, — повернулась к нему Салли, — вот вы — человек молодой и находитесь, так сказать, по другую сторону баррикад. А вы что об этом думаете?

Уани бросил на Ника быстрый лукавый взгляд.

— Думаю, Ник прав, — начал он, — в наше время всем надо соблюдать осторожность. Сейчас для беззаботности не может быть никаких оправданий. — Он грустно улыбнулся. — Особенно жаль мне детей — знаете, младенцев, которые с этим рождаются.

— Да, ужасно, — согласилась Салли.

— Может быть, я немного старомоден, но, честно говоря, меня воспитали в убеждении, что до свадьбы секс просто недопустим.

— Именно так я и думаю! — согласился сэр Морис так яростно, словно Уани с ним спорил.

Ник, у которого чесался язык, осмелился возразить только:

— Но если понятно, что человек никогда не женится…

— По-моему, современный мир просто помешался на сексе, — заключила Салли.

— Так оно и есть, — ответил Уани.

(5)

На следующее утро Джеральд и Кэтрин о чем-то повздорили внизу, у бассейна. О чем шла речь, Ник не слышал. Он удивился, что сразу после смерти Пэта, когда Джеральду следовало бы быть осторожнее, он позволяет себе кричать на дочь — но в то же время, подумалось ему, это естественная разрядка после напряжения, вызванного печальной вестью. Днем об этом никто больше не упоминал.

После обеда, когда Ник пошел к себе наверх, Кэтрин отправилась за ним — в нескольких шагах позади, так что оставалось непонятным, идет ли она с ним или сама по себе. Оглянувшись, Ник понял по ее лицу, что она что-то замышляет. Он оставил свою дверь открытой, и несколько секунд спустя она показалась на пороге.

— Привет, дорогая! — сказал Ник.

— Хм… еще раз здравствуй, дорогой. — И Кэтрин с загадочным видом скользнула глазами по комнате.

— Как ты?

— Нормально, вполне нормально… просто прекрасно.

Ник ласково улыбнулся. Сейчас на лице Кэтрин не было ни следа горя, казалось, ее даже рассердил его вопрос: видимо, подумал Ник, смерть Пэта уже осталась для нее в прошлом. Пожалуй, в этом есть смысл: выражаешь свои чувства бурно — и избавляешься от них раз и навсегда. На Кэтрин были тугие белые шорты и свободная серая майка Джаспера, сквозь которую тревожно просвечивали маленькие груди. Никто еще не заходил к Нику в комнату, и в ее появлении было что-то интимное и приятно неловкое, словно в первом свидании. Она села на кровать, попрыгала, проверяя пружины.

— Бедняга Ник, вечно тебе достаются самые жалкие комнатушки.

— Мне моя комната нравится, — оглянувшись, возразил Ник.

— Раньше я здесь жила. Представляешь, сюда селили детей. Боже, ты только взгляни на эти картинки!

— В самом деле, акварели мрачноватые.

Речь шла о двух немецких акварелях на стенах: на одной, под названием «Осень», статная женщина наполняла передник маленькой девочки плодами земными, а на другой, называвшейся «Зима», люди в красных куртках катались на коньках и прицеливались из ружей, а высоко над ними, на голой ветке дерева, пела какая-то неопределимая птица. Трудно сказать почему, но в картинах и в самом деле чувствовалось что-то зловещее.

— Но зато ты здесь совсем рядом со своим другом.

— Да, по ночам слышу, как старина Уради храпит, — почти искренне ответил Ник и присел за стол.