Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории

Уроженец сумрачной приатлантической Галисии и выходец из семьи бюрократа, Франко не знал откровенности и пылкости, присущих его соотечественникам – особенно андалузцам, кастильцам и каталонцам. Разные исследователи отмечают его терпеливое и скрупулезное руководство военными действиями. Правда, после вереницы успехов на фронтах Южной Испании он допустил крупный промах, оставшись приверженцем «стратегии сокрушения» (впрочем, подобное заблуждение разделяли с ним Мола и Ягуэ)[110]

. Отнесшись с заслуженным презрением к бестолково действовавшим «милисианос», каудильо недооценил мощь переброшенного им на помощь советского танкового и авиационного щита. Предпринятый в таких условиях «Африканской армией» националистов штурм Мадридского мегаполиса показал, что ударная сила Франко – марокканские стрелки в черте большого города не справляются с противником. Кровавый урок был усвоен. После безрезультатных штурмов столицы Франко по предложению (или требованию?) присланных к нему германских штабных офицеров перешел до самого конца войны к консервативной «стратегии измора»[111]

. Она означала методическое выявление, размягчение и прогрызание уязвимых мест протяженного (1500‑километрового) оборонительного фронта республиканцев. Таким образом у Республики удалось отвоевать индустриализированные Бискайю и Астурию, а затем сельский Арагон. Франко при этом не опасался жертвовать территорией на второстепенных «мертвых» в данный момент направлениях (Андалузия, Леон, Эстремадура) ради последующего разгрома вражеских сил на фронте, который он считал главным – сначала на Севере, затем в Леванте и, наконец, в Каталонии. Однако стратегия измора, разумеется, затянула весь ход военных действий. Она позволила республиканцам собраться с силами и нанести националистам чувствительные ответные удары в Кастилии (Брунете), Арагоне (Теруэль) и на Эбро.

Умственный кругозор Франко был не столь узким, как у большинства его собратьев. Планируя весной 1936 года в почетной ссылке на Канарах восстание против Народного фронта, он обдумывал уроки не только испанских и латиноамериканских военных переворотов, но и нашей Гражданской войны. Он предугадывал вероятность перерастания верхушечного и скоротечного переворота в длительную и трудную войну (чего не хотели понимать многие другие генералы). Последующее стремление каудильо к усиленной охране, составленной из марокканцев, служило почвой его обвинений в малодушии и мании преследования. Однако ряд его кадровых решений свидетельствовал о противоположных чертах его психики. Франко оказал доверие сомнительным Вареле и Кинделану, сотрудничал с соперником – Молой и два года терпел самостоятельные действия дерзкого грубияна Кейпо де Льяно. На ключевой пост начальника разведки каудильо не побоялся назначить не знакомого ему полковника Унгрию, который находился несколько месяцев на республиканской территории и, по его словам, совершил оттуда побег (а кто мог поручиться, что он говорил правду?)[112]

.

Каудильо всю жизнь был воинствующим испанским (точнее, кастильским) национал-шовинистом и германофилом[113]

. И уж точно он не был русофилом. Тем не менее в разгаре затянувшегося вооруженного противоборства с его неоднократными поворотами военного счастья Франко нашел время встретиться с группой русских белоэмигрантов, приехавших сражаться на его стороне. На доклад дежурного офицера: «К вам руссо бланко» («русские белые») он тут же ответил: «Принять». «Руссо бланко» были впечатлены его неожиданно глубокими суждениями о причинах плачевного для них исхода российской Гражданской войны[114]. «Почему вы не победили красных?» – допытывался он у них. Выслушав длинный перечень больших и малых бед Белого движения и ссылок на коварство красных, Франко покачал головой: «Подлинная причина не в этом. Вы не справились с тылом. У меня этого не произойдет»[115].